Опасливо, но строго отец Феогност вопросил:
— Как твое имя, дочь моя? Не Капито…
— Меня зовут Мария, — не дослушав вопроса и точно в лунатическом сне, уставившись в пространство, медленно вещала странная гимназистка, — я молилась, долго и усердно молилась, молилась всегда, до изнеможения, впадая в экстаз… Так я дошла до страшного греха. Сохраняя девственность, однажды почувствовала, что беременна, и, не колеблясь, сделала аборт. Потом мне открылся весь ужас моего греха: ведь я зачала от Святого Духа и, значит, убила Святой плод! О-о-о, это смертный грех! Я пришла покаяться… Каюсь и жду наказания! Накажите меня, батюшка! О-о-о!
Вялая исповедь лунатички перешла в бурные, истерические рыдания и дрожь. Преодолевая слезы и судороги, назвавшаяся Марией продолжала нести свое:
— А-а-а! Я знаю! Вы думаете, у меня падучая? Вы мне не верите — я вижу! Ночью я сплю, потому что веду богобоязненный праведный образ жизни… И я не могу спать, потому… потому что я тайно любила вас… И сейчас люблю только вас! А-а-а-а!!!
Она сползла на пол, хватаясь руками за бороду, за ризу бедного протоиерея, который сам едва стоял на ногах — грудная жаба сдавила сердце. Девица никак не могла остановиться и теперь уже, что называется, порола горячку:
— Оскорбил меня, больно так. Боже мой… Как же мне больно, Господи! Как вы меня замучили… Вы мне не духовный отец… Вы отец мой по плоти, вы отец моей матери, вы меня обезличили… И оставьте, в конце концов, мать мою в покое… вы слышите? Не сожительствуйте больше с ней, не смейте. «Не прелюбы сотвори…» Заповедь… Я еще помню заповедь, а вы?
Она уже блажила на весь храм, как будто нарочно хотела привлечь к себе внимание:
— Я ненавижу всех вас, вы все должны отравиться, даже в церкви отравленный воздух… Женщину оскорбили… твари подлые, лживые твари, гадкие… Вы га-а-адкие! Все люди терпеть вас не могут, все — спросите их! Вы ни женщин не любите, ни детей… Вы грубый и невоспитанный человек… Ненавижу! Но вы ответите мне, сейчас ответите…
Из глаз отца Феогноста тоже брызнули слезы — он не мог их сдерживать, слезы стекали по щекам, искрились в бороде… Богохульство, невиданная агрессивность бесноватой девицы, ощущение того, что все силы зла ополчились на него, воплотившись в этом на первый взгляд безобидном существе, наконец, сознание собственной беспомощности, стыда перед Создателем за то, что он, убеленный сединами слуга престола Божия, настолько душевно и физически изнемог и сейчас не в состоянии противодействовать этому сатанинскому нападению, привели священника в совершенную растерянность. Прикрыв одной рукой лицо, а другой держась за сердце, шатаясь из стороны в сторону, как очутившийся в лесных дебрях, он направился вперед к иконостасу, в алтарь к Свету Незаходимому. «Оставьте, оставьте меня все… Ангел мой, не отступи от меня, Господи, спаси и сохрани!» — еле слышно повторял он на этом пути. Иерей Николай, видевший, что творится с отцом настоятелем и боявшийся остаться без духовной поддержки последнего, прервав уже начатое отпевание, кинулся ему наперерез, стал умолять, увещевать:
— Куда же вы, отче! Не уходите! Вы послушали эту бесстыдницу, сумасшедшую нигилистку, ниспровергательницу всего святого? Это же исчадие ада какое-то, погибшая душа, а вы ее слушаете! Не теряйте себя, батюшка, держитесь!
Отец Феогност приостановился, и говорящий поймал взыскующий взгляд из-под бровей, обращенный на него:
— А не ты ли сам подобное мне сегодня говорил после литургии? «Все бессмысленно», «комаров отгоняете» — забыл уже?
Лицо молодого священника пошло пятнами, он принялся виновато заверять:
— Я осознаю, отец настоятель! Бес попутал — впредь не будет такого…
Как раз после этих слов, улучив удобный момент, неистовая Мария бросилась на протоиерея, пытаясь задушить старика своей шейной лентой. Отец Феогност, собрав оставшиеся силы, отстранился от нее и трижды перекрестил, заклиная: «Сгинь, окаянная! Изыди, нечисть!» Девица тут же простерлась на каменном полу и затихла в оцепенении, а протоиерей, не оборачиваясь, все-таки добрался до алтаря, и было понятно, что он не скоро покинет свое убежище.
Отец Николай растерянно смотрел на лежащую «гимназистку», пока не сообразил подозвать какого-то из служек:
— Безобразие! Упала без чувств. Психоз, невроз — поди разбери тут! Надо бы врача вызвать. Сколько психопатов-то развелось!
Только теперь батюшка смог вернуться к прерванному отпеванию, но то, что он увидел, лишало смысла сам обряд — покойник ожил вопреки всякой логике! «Убиенный», здоровый детина, как ни в чем не бывало сел в гробу, расправил плечи и потянулся, точно спросонья: поднявшись на ноги, он даже не посмотрел по сторонам на родственников, которые, похоже, были совсем не рады его «чудесному воскресению» из мертвых, сами до смерти перепуганные. Затем Иван двинулся прямиком к почитаемому образу Николая Чудотворца в богатейшей, сверкающей драгоценными камнями серебряной ризе. Не раздумывая, безо всяких видимых усилий и ухищрений он открыл дверцу киота, одним ловким движением вынул из него икону и сунул за пазуху, несмотря на ее немалые размеры, после чего на глазах у всех, прямо в саване, преспокойно вышел из храма. Никто и не пытался ему помешать: все произошло, как гром среди ясного неба, в считанные мгновения. Только через несколько минут в храме поднялась всеобщая суматоха. Женщины большей частью попадали в обморок, а те, кто не потерял сознания, подняли визг, мужчины же засуетились, не зная, что предпринять — то ли пуститься вдогонку, то ли поостеречься и положиться на волю Господню: все-таки вор-то — оживший мертвец, а значит, дело нечистое и просто так его не изловить. Отец Николай и вовсе затрепетал, как осиновый лист, упав на колени, принялся скороговоркой перечислять имена всех угодников Божиих, которые помнил, только молитву творил не заздравную, а какую-то заупокойную литию, и вышло так, что он с перепугу отпел всех святых, да еще не по одному разу. Ни один из присутствовавших в такой суете и внимания не обратил на произнесенную отцом Николаем после Иванова ухода странную фразу:
«Я понял наконец все. Я должен соблюдать диету, заниматься французской гимнастикой и больше ходить пешком. Все это кастрально-церетальные штуки, обман зрения».
«Николин день», «Никола зимний» был для Ксении одним из любимых праздников: в роду Светозаровых великого угодника Божия почитали особо. 6 декабря прямо в усадебном доме всегда служился особый молебен с акафистом и водоосвящением. В памяти девочки отпечатались чудесные, незабываемые подробности тех торжественных служб: фимиам по всем комнатам, то, как батюшка щедро кропил «Никольской» водицей всех присутствовавших. По семейному преданию, заветный медный образ Николы Можайского-воителя оборонил далекого пращура Ксении в битве с крымчаками — татарская стрела попала в самый складень. И недаром, еще учась в Хореографическом училище, прикипела Ксения именно к Николаевской единоверческой церкви: благой чин и строгость в обрядах здесь соблюдались «сугубо», не так, как в других петербургских храмах. В канун престольного праздника здесь было заведено непременно читать древний акафист Мирликийскому Чудотворцу на знаменный распев, «по крюкам», как велось еще при Сергии Преподобном и до него. Службу возглавлял сам настоятель. Собирались не только все постоянные прихожане, но и множество любителей старинного пения, даже консерваторские профессора, которые окормлялись в других приходах. В тот год балерина пришла в храм заранее (ей еще нужно было непременно подать записку на завтрашнюю литургию о здравии «болящей Марии» — у старшей подруги внезапно открылась нервная горячка, — успеть помолиться «Скоропослушнице» за отчаявшуюся артистку Капитолину Коринфскую, у которой в злополучный день травмы вдобавок сгорела только что отстроенная дача в Озерках, хотелось поверить Святителю и свое, сокровенное, пока не началась служба), но привычной торжественности, большого стечения народа в церковной ограде она не увидела. На паперти вообще никого не было. Удивленная, Ксения поднялась было по ступенькам к входным дверям, но те оказались плотно закрыты. Стучать она не осмелилась и была только еще больше озадачена. В часовне на углу Кузнечного было жарко натоплено, перед множеством потемневших, старого письма образов теплились лампады. Здесь, слава Богу, нашлась свечница, сплошь закутанная в черное немолодая женщина. Карие глаза строго смотрели из-под монашеского платка. Ксения метнулась к ней, желая узнать, что происходит, но та упредила ее: