Тьма непроглядная. Луна еще не взошла, монастырь был совсем черным, как ад. Я пошел во двор, поднялся по лестнице, добрался до настоятельских покоев, полил нефтью двери, окна, стены, побежал к келье Дометия и оттуда начал поливать кельи и длинную веранду, как ты и велел мне. Затем пошел я в церковь, взял свечку, зажег ее от лампады у образа Христа и пустил огонь…
Монах замолчал, тяжело дыша, в глазах у него сверкало пламя.
– Слава тебе, Господи! – прохрипел он, творя крестное знамение. – Слава тебе, Господи! Монастырь мгновенно охватило пламя. «Гореть вам в огне адовом!» – громко закричал я и пустился наутек. Я все бежал и бежал. Слышал звон колоколов и крики монахов и все бежал, бежал…
Наступило утро. Я спрятался в лесу. Меня бил озноб. Взошло солнце. Я слышал, как монахи бегают по лесу и ищут меня, но Бог укутал меня туманом, и был я незрим. Уже в сумерках услышал я снова глас: «Сойди на брег, ступай!» – «Веди меня, архангел!» – воскликнул я и снова отправился в путь. Сам я не знал, куда иду: вел меня архангел, то как сияние, то как черная птица среди дерев, то как тропа нисходящая. А я все бежал и бежал, доверившись ему. И вот – велика его милость! – я нашел тебя, Канаваро. Я спасен!
Зорбас молчал, но на лице у него была широкая, демоническая, молчаливая улыбка, от которой рот растянулся до поросших волосами и похожих на ослиные ушей.
Еда была уже готова, и Зорбас снял ее с огня.
– Что такое «хлеб ангелов», Захарий? – спросил он.
– Дух, – ответил монах и перекрестился.
– Дух, то есть, иными словами, воздух? Им сыт не будешь. Присаживайся лучше, поешь хлеба, рыбного супа да кусок окуня – сил наберешься. Потрудился ты на славу, а теперь подкрепись!
– Не голоден я, – ответил монах.
– Захарий не голоден, а Иосиф? Даже Иосиф не голоден?
– Иосиф, – тихо сказал монах, словно открывая некую великую тайну, – Иосиф, проклятый, сгорел в огне, слава тебе, Господи!
– Сгорел! – воскликнул Зорбас. – Как? Когда? Ты это видел?
– Сгорел в ту самую минуту, как зажег я свечу от лампады Христовой, брат Канаваро. Видел я собственными глазами, как он выходит из уст моих, словно черная лента с огненными письменами: коснулось его пламя свечи, скорчился он, словно змея, и стал пеплом. Полегчало мне, слава богу! И думаю, что вошел я уже в рай.
Монах поднялся от огня, где он сидел скорчившись.
– Пойду прилягу на берегу, – сказал он. – Такое я получил веление.
Он пошел вдоль берега и исчез в темноте.
– Связался ты с ним, Зорбас, – сказал я. – Если монахи найдут его, пропал он.
– Не найдут, будь спокоен, хозяин. В такой контрабанде я кое-что смыслю. Завтра, чуть свет, побрею его, одену в человеческую одежду и посажу на корабль. Не беспокойся, хозяин, это все мелочи… Суп тебе понравился? Ешь в свое удовольствие хлеб человеков и не печалься.
Зорбас сытно поел, выпил, вытер усы, и у него появилось желание поговорить.
– Слышал? Дьявол в нем умер. Опустел теперь, бедняга, опустел, и все тут! Докатился до того же, что и другие.
Он задумался на миг и вдруг сказал:
– А может быть, хозяин, этот дьявол был…
– Конечно, – ответил я. – Им овладела идея сжечь монастырь, он его сжег и успокоился. Идее этой хотелось есть мясо, пить вино, окрепнуть, стать действием. Другому, Захарию, не хотелось ни мяса, ни вина: он крепнул постами.
Зорбас еще и еще раз прикинул в уме.
– Думаю, ты прав, хозяин. Кажется, и во мне пребывает несколько демонов!
– Во всех нас пребывают демоны, Зорбас, не бойся. И чем их больше, тем лучше. Нужно только, чтобы все они шли каждый своим путем к одной цели.
Слова эти потрясли Зорбаса. Он опустил голову на колени и задумался.
– К какой цели? – спросил он, наконец подняв глаза.
– Откуда я знаю, Зорбас? Ты спрашиваешь о трудных вещах, как тебе сказать…
– Скажи о них просто, и я пойму. До сих пор я позволял демонам поступать так, как им заблагорассудится, идти туда, куда им заблагорассудится, поэтому одни считают меня негодяем, другие – честным, одни – болваном, другие – премудрым Соломоном. А я, и все это, вместе взятое, и еще много чего другого – настоящий салат. Так что просвети меня, если можешь. К какой цели?
– Думаю, Зорбас, – но, может быть, я и ошибаюсь, – что люди бывают трех родов. Одни ставят своей целью пожить, так сказать, ради себя – поесть, выпить, насытиться ласками, добиться богатства и славы… Другие ставят своей целью жить не для себя, а для всего человечества: они чувствуют, что все люди – это одно целое, и пытаются просветить, полюбить, облагодетельствовать как можно больше людей. И наконец, есть такие, которые ставят целью своей жизни жизнь вселенной: все люди, животные, растения, звезды составляют для них одно целое, единую субстанцию, которая ведет одну и ту же страшную борьбу. Какую борьбу? Преобразовать материю в дух.
Зорбас почесал в голове и сказал:
– Умом я не вышел и в смысл вникаю с трудом… Эх, хозяин, если бы ты станцевал все это, я бы понял!
Я в отчаянии закусил губу. О, если бы я мог станцевать все эти мысли отчаяния!
– Или если бы ты рассказал мне все это, хозяин, как сказку. Как Хусейн-ага. Был такой старый турок, сосед мой. Был он совсем старый, очень бедный, не имел ни жены, ни детей. Один-одинешенек. Одежда у него совсем поизносилась, но была отменной чистоты: он сам стирал, готовил, наводил порядок, а по вечерам приходил в дом к моему отцу, садился рядом с моей бабушкой и другими старухами и вязал носки.
Этот Хусейн-ага был святой человек. Однажды взял он меня к себе на колени, положил мне руку на голову, словно давая благословение, и сказал:
– Скажу тебе, Алексис, кое-что по секрету. Ты еще мал и не поймешь. Поймешь, когда вырастешь. Слушай же, дитя мое.
Семь слоев неба и семь слоев земли слишком малы, чтобы объять Бога, но сердце человеческое его объемлет. Поэтому запомни хорошенько, Алексис: старайся никогда не ранить сердца человеческого!
Я слушал Зорбаса и молчал. О, если бы и я мог раскрывать уста только тогда, когда отвлеченная идея достигала уже высочайшей цели своей – становилась сказкой! Однако это по силам только либо великому поэту, либо народу после многих веков безмолвного труда.
Зорбас поднялся:
– Пойду посмотрю, что делает наш поджигатель. Наброшу на него одеяло, чтобы не простудился. И ножницы возьму – пригодятся. – Он засмеялся и добавил: – Когда люди станут людьми не только по названию, но и по делам своим, этот Захарий, хозяин, займет место рядом с Канарисом! [55]