Все это было сплошной метафизикой, впрочем, как и многое другое в прежних рассуждениях мадам Мерль. Изабелле очень нравилась метафизика, тем не менее она не сочла возможным подписаться под смелым анализом человеческой личности, представленным ее приятельницей.
– Я не согласна с вами, – объявила она. – По-моему, все как раз наоборот. Не знаю, умею ли я выражать свое «я», но знаю, что, кроме меня, никто и ничто этого сделать не может. По моим вещам никак нельзя судить обо мне, напротив, они скорее препятствие, преграда, к тому же еще совершенно случайная. Платья, которые, как вы сказали, я себе выбираю, вовсе не выражают моего «я». Не дай бог, чтобы это было так!
– Вы одеваетесь с большим вкусом, – не преминула вставить мадам Мерль.
– Возможно, и все-таки мне не хотелось бы, чтобы обо мне судили по платью. Мои наряды говорят не обо мне, а о вкусе моей портнихи. К тому же я их не выбираю – они навязаны мне обществом.
– А вы предпочли бы обходиться без них? – осведомилась мадам Мерль таким тоном, который по сути дела клал конец дискуссии.
Вынужден признаться – хотя в известной мере рискую разрушить нарисованную выше картину девической привязанности, которую испытывала наша героиня к этой во всех отношениях совершенной женщине, – вынужден признаться, что Изабелла не сказала ей ни слова о лорде Уорбертоне и хранила столь же упорное молчание по поводу Каспара Гудвуда. Правда, она не скрыла от мадам Мерль, что у нее были возможности выйти замуж, и даже не утаила, сколь блестящими они были. Лорд Уорбертон уехал из Локли и находился сейчас в Шотландии, куда взял с собою сестер, и, хотя он часто писал Ральфу, справляясь о состоянии мистера Тачита, письма его не тяготили Изабеллу; другое дело, если бы он жил по соседству и считал своим долгом лично наведываться в Гарденкорт. Конечно, он превосходно умел держать себя, но Изабелла не сомневалась, что, посещая Гарденкорт, он встретился бы с мадам Мерль, а встретившись с мадам Мерль, почувствовал бы расположение к ней и непременно рассказал бы о своей любви к ее юной подруге. Случилось так, что пока означенная леди гостила в Гарденкорте – а прежние ее визиты были намного короче нынешнего, – лорд Уорбертон либо находился в отъезде, либо не наезжал к Тачитам. Поэтому, хотя мадам Мерль была немало наслышана о нем, как о первом лице графства, ничто не давало ей оснований подозревать в нем искателя руки только что вывезенной из Америки племянницы миссис Тачит.
. – У вас еще все впереди, – сказала она в ответ на полупризнания нашей героини, которая в данном случае вовсе не стремилась к полноте и совершенству и, как мы видели, даже несколько угрызалась тем, что сказала лишнее. – Я очень рада, что вы не сделали последнего шага, что он вам еще предстоит. Для девушки только хорошо отказаться от двух-трех серьезных предложений – разумеется, когда они не лучшие из тех, на которые она может рассчитывать. Простите, если это звучит так пошло, но иногда бывает полезно взглянуть на вещи с обыденной точки зрения. Только не следует увлекаться и отказывать ради удовольствия отказывать. Что и говорить, приятно чувствовать свою власть, но принять предложение – это, если угодно, тоже значит проявить свою власть. К тому же, когда слишком часто отказываешь, есть опасность просчитаться. Этой ошибки я как раз избежала – я слишком редко отказывала. Вы – удивительное создание, и я хотела бы видеть вас женой премьер-министра. Но, честно говоря, вы – переходя на язык свах – не parti. [65] Вы необыкновенно хороши собой и необыкновенно умны – словом, сами по себе вы – чудо. Но у вас, по-видимому, нет ни малейшего понятия, владеете ли вы хоть какими-нибудь земными благами, а насколько мне известно, доходами вы не отягчены. Жаль, что у вас нет денег.
– Да, жаль! – сказала Изабелла, забыв, видимо, на мгновение, что два благородных джентльмена не считали ее бедность таким уж великим грехом.
Не вняв благожелательному совету сэра Мэтью Хоупа, мадам Мерль не стала ждать развязки смертельной болезни, как теперь, уже не обинуясь, называли состояние мистера Тачита. У нее были обязательства перед другими людьми, которые она не могла нарушить, и мадам Мерль покинула Гарденкорт – само собой разумеется, с тем, чтобы перед отъездом из Англии непременно навестить миссис Тачит, если не здесь, то в Лондоне. Ее прощание с Изабеллой говорило о зарождении дружбы даже больше, чем первая их встреча:
– Я еду в шесть домов подряд, но не найду в них никого, кто был бы мне так же мил, как вы. Правда, там ждут меня старые друзья – в моем возрасте уже не заводят новых. Я сделала для вас исключение – невероятное. Не забывайте об этом и поминайте меня добром. Ваша вера в меня будет мне наградой.
Изабелла только поцеловала ее в ответ; но, хотя иные женщины легко раздают свои поцелуи, есть поцелуи и поцелуи, и эта ласка вполне Удовлетворила мадам Мерль. После ее отъезда наша юная леди почти неизменно оставалась одна: с тетушкой и кузеном она встречалась только за столом, хотя и обнаружила, что миссис Тачит, которую она теперь почти не видела, посвящала уходу за мужем лишь незначительное время. Ьольщую часть дня она проводила на своей половине, куда не допускала Даже племянницу, и занималась чем-то непостижимо таинственным. За столом она хранила сосредоточенное молчание, и торжественность эта не была позой, а, как видела Изабелла, шла из глубины души. Наверное, думала Изабелла, тетушка теперь терзается тем, что злоупотребляла своей независимостью. Однако внешне это ничем не подтверждалось – она не плакала, не вздыхала, не выказывала большего рвения, чем, по ее мнению, требовалось. Казалось, миссис Тачит просто чувствовала необходимость обдумать все происходящее и подвести итоги, словно она вела бухгалтерскую книгу своей нравственности – с безупречно выверенными колонками цифр и острыми стальными застежками – и содержала ее в идеальном порядке. Вслух же она высказывала только то, что имело – по крайней мере, с ее точки зрения, – практическое значение.
– Знай я, что все так сложится, – сказала она Изабелле после отъезда мадам Мерль, – я не стала бы предлагать тебе ехать со мной в Европу, а подождала бы и вызвала тебя в будущем году.
– И я, может быть, так никогда не познакомилась бы с дядей. Я счастлива, что приехала.
– Превосходно. Но я везла тебя сюда не для того, чтобы познакомить с дядей.
Замечание это было вполне справедливым, но, как невольно подумала Изабелла, не вполне уместным. У нее оставалось достаточно досуга, чтобы подумать и об этом, и о многом другом. День за днем, побродив в одиночестве по парку, она часами сидела в библиотеке, листая книги. Среди других предметов, занимавших ее мысли, были также и приключения ее подруги, мисс Стэкпол, с которой она находилась в постоянной переписке. Частные письма мисс Стэкпол нравились Изабелле несравненно больше тех, которые та публиковала в «Интервьюере»; вернее, ей и эти, рассчитанные на публику, письма мисс Стэкпол показались бы превосходными, не будь они напечатаны. Дела Генриетты, даже личные ее интересы, складывались пока менее удачно, чем ей того бы хотелось: частная жизнь британцев, с которой она так жаждала ознакомиться, ускользала от нее, как ignis fatuus. [66] Приглашение леди Пензл по каким-то таинственным причинам так и не прибыло, и даже бедный мистер Бентлинг при всей его благожелательности и находчивости не мог, как ни старался, объяснить, где заблудилось послание, которое, вне всяких сомнений, было ей отправлено. Он, видимо, очень близко к сердцу принял дела Генриетты и считал себя обязанным возместить ей несостоявшийся визит в Бедфордшир. «Он говорит, – писала Генриетта, – я должна, как ему кажется, отправиться на континент, а так как он и сам туда собирается, совет этот, надо полагать, вполне искренен. Он не видит оснований, почему бы мне не познакомиться с французским образом жизни – кстати, мне и в самом деле очень хочется посмотреть, что такое Новая республика. [67] Мистер Бентлинг не питает особого интереса к республике, тем не менее в Париж он съездить непрочь. Должна отметить – он очень предупредителен, так что один вежливый англичанин мне все-таки встретился. Я беспрестанно говорю ему, что ему следовало бы родиться в Америке, и видела бы ты, как он этим доволен. Каждый раз, когда я это повторяю, он восклицает: „Ну что вы!"». В письме, датированном несколькими днями позже, она сообщала, что решила выехать в Париж в конце недели и что мистер Бентлинг посадит ее в Лондоне на поезд – возможно, даже доедет с нею до Дувра, – и в конце добавляла, что будет ждать Изабеллу в Париже. Генриетта писала так, словно Изабелла предполагала путешествовать по континенту одна, и даже не упоминала о миссис Тачит. Памятуя интерес кузена к их недавней спутнице, наша героиня не преминула показать некоторые пассажи из этой переписки Ральфу, который с интересом, можно сказать с волнением, следил за успехами посланницы «Интервьюера».