– Что вы хотите этим сказать?
Мадам Мерль зарделась и опустила глаза:
– Надо иметь умную голову, чтобы добиться таких результатов… не прилагая к тому усилий.
– Она не прилагала никаких усилий, а потому говорить, что она добилась чего-то, неуместно.
Мадам Мерль не имела глупой привычки отказываться от своих слов; она мудро предпочитала отстаивать их, несколько изменяя окраску и подавая в выгодном свете:
– Мой добрый друг, Изабелла вряд ли получила бы в наследство семьдесят тысяч, не будь она самой очаровательной девушкой в мире. А часть ее очарования – в незаурядном уме.
– Она, разумеется, и в мыслях не держала, что мужу вздумается ее об этом, – сказала миссис Тачит. – Она никак не могла на него рассчитывать. То, что она моя племянница, не слишком-то много для него значило. Всего, чего она добилась, она добилась, сама того не ведая.
– Ах, – подхватила мадам Мерль, – так и одерживают величайшие победы!
Миссис Тачит оставила свое мнение при себе.
– Не отрицаю, ей повезло. Но сейчас она просто как в дурмане.
– Вы хотите сказать, не знает, что ей делать с такими деньгами?
– Этим вопросом она, по-моему, еще не задавалась. Она не знает, что ей вообще обо всем этом думать. Словно кто-то выстрелил из пушки у нее за спиной, и она ощупывает себя, проверяя, целы ли кости. Три дня назад сюда приехал главный душеприказчик мужа – он был так любезен, что захотел самолично сообщить ей о наследстве. После он рассказывал мне, как она вдруг разрыдалась, когда он обратился к ней с кратким словом. Капитал, разумеется, остается в банке, но она сможет брать проценты.
Мадам Мерль улыбнулась мудрой, а теперь еще и ласковой улыбкой:
– Какая прелесть! Ну ничего – стоит ей взять их из банка раз-другой, и это войдет у нее в привычку. – Помолчав, она внезапно спросила. – А что думает об этом ваш сын?
– Ральф уехал до того, как вскрыли завещание: он едва держался на ногах от усталости и горя. Он поспешил на юг и сейчас находится на пути в Ривьеру. У меня нет от него известий. Не думаю, чтобы он стал возражать против воли отца, какой бы она ни была.
– Вы, кажется, сказали, что его доля наследства сильно уменьшилась?
– Да, но, несомненно, с его согласия. Я знаю, он просил отца оделить американскую родню. Он вовсе не склонен думать о себе только как о персоне номер один.
– Все зависит от того, кого он считает персоной номер один, – сказала мадам Мерль и, уйдя на миг в свои мысли, опустила глаза. – Надеюсь, я увижу нашу счастливицу? – спросила она наконец, вновь подымая их.
– Разумеется. Только если вы думаете увидеть Изабеллу счастливой, то напрасно. Все эти три дня у нее не менее скорбный вид, чем у мадонны Чимабуе. [68] – И миссис Тачит позвонила в колокольчик, чтобы послать слугу за племянницей.
Изабелла не заставила себя ждать, и, взглянув на нее, мадам Мерль решила, что сравнение миссис Тачит довольно точное. Девушка была бледна и удручена – и глубокий траур это особенно подчеркивал. Однако, едва она увидела мадам Мерль, лицо ее озарилось счастливейшей улыбкой. Мадам Мерль шагнула навстречу нашей героине, положила ей руку на плечо и, посмотрев в глаза долгим взглядом, поцеловала, словно возвращая тот поцелуй, который получила при отъезде из Гарденкорта. И это был единственный жест, которым гостья – образец безупречного вкуса – позволила себе намекнуть на доставшееся ее юной приятельнице наследство.
Миссис Тачит не видела причин дожидаться в Лондоне продажи дома. Отобрав из мебели то, что надлежало отправить в ее итальянское жилище, она препоручила остальное аукционеру и отбыла на континент. В этом путешествии ее, само собой разумеется, сопровождала племянница, получившая теперь более чем достаточно досуга, дабы измерять, взвешивать или иными возможными способами оценивать упавшее ей с неба богатство, с которым косвенно ее поздравила мадам Мерль. Изабелла много размышляла над переменой в своем положении, рассматривая ее с самых различных сторон, но мы не станем восстанавливать ход ее мыслей или искать объяснений тому, почему на первых порах она чувствовала себя подавленной. Но, если радость пришла к ней не сразу, все же период этот длился недолго: очень скоро она решила, что быть богатой хорошо, богатство давало возможность быть деятельной, а это необычайно приятно. Деятельность достойно противостояла никчемной слабости, особенно пресловутой женской слабости. В нежном юном существе слабость скорее благо, но, конечно же, рассуждала Изабелла, существует иная, высшая благодать. Правда, сейчас, после того как она отправила чеки Лили и бедняжке Эдит, ей больше нечего было делать, но Изабелла не сетовала на судьбу за тихие месяцы, которые ввиду ее траура и вдовства тетушки, только что потерявшей мужа, им должно было провести вместе. К открывшимся перед ней возможностям она относилась очень серьезно, приглядывалась к ним с какой-то трепетной свирепостью, но пользоваться ими не спешила. Первые шаги в этом направлении она сделала только в Париже, куда приехала с тетушкой на несколько недель, и путь, который она избрала, разумеется, оказался крайне банальным. Он и не мог быть другим в городе, чьи магазины вызывают восхищение всего мира, куда ее неумолимо повлекла тетушка, которую в превращении племянницы из золушки в богатую наследницу интересовала прежде всею практическая сторона.
– Ты теперь самостоятельная женщина, изволь же войти в свою новую роль – и играть ее как следует, – заявила она Изабелле самым категорическим тоном, добавив, что первейшая ее обязанность окружать себя только красивыми вещами. – Ты не умеешь с ними обращаться, значит, надобно учиться. – И это была вторая предписанная Изабелле обязанность. Изабелла не возражала, хотя ни то ни другое не воспламеняло ее воображения. Она мечтала обрести большие возможности, но не те, которые сейчас перед ней открывались.
Миссис Тачит не любила менять свои планы, и коль скоро она, еще до смерти мужа, решила провести часть зимы в Париже, то и не видела оснований лишать себя – тем паче племянницу – такого удовольствия. И хотя они предполагали жить уединенно, это не помешало ей ввести Изабеллу без излишней помпы в небольшой круг соотечественников, обитавших в соседстве Елисейских полей. С доброй половиной членов этой милой американской колонии миссис Тачит состояла в самых близких отношениях, разделяя их жизнь вдали от родины, взгляды, времяпрепровождение и скуку. Изабелла видела, с каким усердием они являлись к тетушке в отель, и осуждала их с беспощадностью, которую следует, по всей вероятности, объяснить ее тогдашним возвышенным представлением о человеческом долге. Она решила, что их существование, при всей окружающей их роскоши, совершенно пусто, и даже навлекла на себя неудовольствие, так как повторяла это каждое воскресенье, когда американские добровольные изгнанники увлеченно навещали друг друга. И хотя ее аудиторию составляли люди, слывшие верхом добродушия у своих поваров и портных, кое-кто все же нашел, что ее умные, по общему приговору, речи не шли ни в какое сравнение с остротами из новых комедий.