«А.-Е.+/-М» без всяких усилий трансформируются в моем мозгу в Анхеля-Эусебио и его помощника Маноло, где Маноло в любой момент может выпасть из тарантаса, в то время как сидящий на козлах Анхель-Эусебио — величина постоянная. Рядом с этими двумя фигурируют двузначные цифры, иногда зачеркнутые, иногда подчеркнутые, идет ли речь о долгах? Все может быть, учитывая, что прохиндей Анхель не слишком-то горит желанием расплачиваться за услуги.
Так тебе и надо, Сабас!..
Стоп-стоп. Нигде не указано, что блокнот принадлежит Сабасу. Но содержание блокнота (я проштудировала две трети текстов) полностью соответствует моим, уже сложившимся представлениям об этом врунишке, юбочнике и любителе срубить бабла везде, где только можно. Причем — по-легкому, не затрачивая особенных усилий. Об этом свидетельствуют не только эпистолярные приветы букмекеру G. K., но и длинные ряды цифр (номера лотерейных билетов). А также челночные рейсы с бенидормовского rastro в Мадрид и Альбасете: там — купить подешевле, здесь — продать подороже!
Работать не пробовал, Сабас?
ВПЗР наверняка выдоила бы из этого блокнота гораздо больше, чем я. Возможно даже, написала рас зказ
Хорошо, что я не писатель. На сегодня все.
Спокойной ночи и удачи! (Мне почему-то кажется, что она нам еще понадобится…)»
«14 января.
На Талего мы не одни.
Есть еще, как минимум, два человека.
И это самое ужасное открытие на сегодняшний день… Боюсь, что вообще — самое ужасное из тех, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться. До этого все открытия носили познавательный характер, они не потрясали — всего лишь принимались к сведению. Они могли украсить жизнь, иногда — ненадолго; добавить к ней краску, штрих или оттенок. И они никогда не предполагали нежелательных последствий. В разное время я открывала для себя: вкус недоспевшего манго с солью и красным перцем, юго-азиатскую приправу «амок», коллектив весьма приятственных музыкантов «Mystic Diversions», мультиинструменталиста Стефана Микуса, тв-во ВПЗР. Понятно, что это — вещи не одного порядка
Просто — набиваю буквы, в надежде, что ночь пройдет.
Не знаю, принесет ли облегчение утро, или все случится, как в рядовом «нуаре», как в «Лифте на эшафот», — какую бы линию ты не выбрал. Необратимости наказания за совершенное преступление или необратимости наказания за преступление, которое ты не совершал…
Необратимость — и есть ключевое слово.
После появления этих двоих наша жизнь изменилась необратимо. Понимает ли это ВПЗР? Думаю, что нет. В противном случае она бы вела себя совсем по-другому. Она бы взволновалась и предприняла все меры предосторожности — хотя бы заперла дверь в доме Игнасио на все замки. И все окна — на шпингалеты, решетки и жалюзи. Но ВПЗР не позаботилась об этом — мне самой пришлось закрывать дверь и придвигать к ней обувную тумбочку из прихожей. А на обувную тумбочку ставить шикарную вазу для цветов (Lo siento muchisimo, [27] Игнасио!) и две стеклянные пепельницы — на случай, если кто-то станет ломиться внутрь, и хлипкая тумбочка опрокинется, и стекло разобьется. И у нас (у меня!) будет небольшой люфт во времени, чтобы услышать звон разбившегося стекла, подготовиться и отразить нападение.
Кто-то.
Кто-то один, потому что второй — мертв. И не просто мертв, а убит. В этом кошмарном обстоятельстве есть лишь один положительный момент: мертвый человек не представляет опасности. ВПЗР отнеслась к убитому со странным энтузиазмом; он занимает ее гораздо больше, чем ускользнувший живой. Очевидно, этот мертвый тип вписывается в рамки жанра, который она определила для себя. Она вообще много говорила о жанре, пока я в одиночку мудохалась с тумбочкой, вазой и пепельницами. Выглядело это так:
— Строишь баррикады, Ти? Ну-ну. Вряд ли они тебя спасут.
— Я надеюсь, что спасут… Не только меня, но и вас.
— Лучше бы тебе вынести меня за скобки.
— Я понимаю… Вы меня уволили и все такое. Но, думаю, нам нужно забыть о распрях… в свете открывшихся обстоятельств. Нам нужно держаться вместе.
— Знаешь, Ти… Я не сержусь. Нет, я сердилась еще вчера. Я была в ярости, вот и объявила тебя персоной нон грата.
— Да уж…
— Но, по здравому размышлению… Не такой уж и стервой я у тебя получилась — для тех, кто умеет читать между строк. Как персонаж я в высшей степени забавна.
— Что есть — то есть.
— И даже внушаю некоторый оптимизм, чтобы не сказать — надежду на лучшее. Ведь свою главную книгу я не написала. Так?
— Да.
— Но могу и написать. Взять — и написать. Что-то такое, что заставит людей посмотреть на мир в ином свете. Многое понять для себя. И тогда уже будет совершенно неважно, какой сучкой я была в реальной жизни, какие гнусности совершала — подлинные или мнимые. Но даже теперь, когда книга еще не написана, я все равно честно служу литературе. Выкладываюсь в своих вещах полностью, ни одной строчки не написала без души, ты же не будешь этого отрицать?
— Нет, — совершенно искренне сказала я. Умолчав лишь о том, что душу ВПЗР давно пора бросить в стирку: от долгой носки сна изрядно испачкалась и слегка потеряла вид.
— То-то. — ВПЗР удовлетворенно хмыкнула. — Я — хороший писатель. И это ясно из твоих… м-м… подметных записулек. И это все искупает. Для тех, кто умеет читать между строк.
Неужели ВПЗР решила вернуть меня? Водворить на место, которое я занимала последние пять лет? Не знаю даже, радоваться этому или огорчаться. Но… в свете открывшихся обстоятельств нам лучше оставаться друзьями. Хотя бы и в понимании ВПЗР, что означает — внимать ее бредням, терпеть ее выбрыки и быть лояльным к ее бесчинствам.
— …Прискорбно только, что между строк умеет читать ничтожный процент населения. Для подавляющего же большинства я останусь такой, какой ты меня намалевала. Мерзкой, вздорной и лживой плагиаторшей. — ВПЗР всаживает жало в мое расслабившееся тельце совершенно неожиданно. — И поэтому я не могу предложить тебе мир. И уж тем более — прежние доверительные отношения. Но нейтралитет я гарантирую. Скажу больше — мы сможем потренироваться в ни к чему не обязывающем приятельстве. Пока…