Пусть только ночь пройдет побыстрее.
Прошедший же день следует обвести жирным черным овалом (ноу-хау из найденного блокнота). Или нет, ничего обводить не надо. Надо просто постараться забыть о нем — когда мы покинем остров. Покинем же мы его когда-нибудь!..
Хотя в этой ситуации я могу говорить лишь о себе, планы ВПЗР мне неизвестны.
Боюсь, что и сама ВПЗР мне неизвестна. До сих пор мне казалось, что я хорошо знаю ее и могу предугадать все ее возможные реакции. До сих пор она была капризной и вздорной, не способной принять самостоятельного решения и впадающей в ступор от любой, даже самой незначительной, бытовой неурядицы.
И она никогда не была храброй. Вернее, я никогда не задумывалась о храбрости в контексте ВПЗР. Так же, впрочем, как и о трусости. Просто не было повода задуматься. Это только ее книги распирает от событий, каждое из которых способно лишить рассудка среднестатистического обывателя. Но в реальной жизни самой ВПЗР мало что происходит. А если и происходило когда-нибудь — то задолго до меня. Ее многочисленные путешествия исполнены комфорта; у всех гостиниц, в которых она останавливается, не меньше четырех звезд. Все перелеты и переезды осуществляются только в салонах бизнес-класса. И она не попрется в злачный район незнакомого города, чтобы поднабраться так необходимых писателю впечатлений. Она ограничится просмотром изданной крохотным тиражом полулегальной брошюрки «The dark side of Pnom Penh» [28] (Saigon, Paris, Amsterdam) — на такие брошюрки у нее нюх, и где только она их находит? Не иначе, как покупает у ночных портье!.. ВПЗР всегда была туристкой, но выдавала себя за путешественницу. Перемещающуюся в пространстве без всякой цели, только из любви к чистому искусству.
Найденный сегодня труп к «чистому искусству» не относится.
Он — самый настоящий. Реальный, а не придуманный ВПЗР. И он… м-м… не первой свежести, если можно так выразиться.
При одном взгляде на него меня вырвало.
Зачем я об этом пишу? Просто — набиваю буквы, в надежде, что ночь пройдет.
А день под грифом «необратимость» начинался совершенно так же, как и предыдущие два дня. Я снова проснулась поздно — из-за ставших дурной привычкой бдений над дневником. И снова не обнаружила в доме ВПЗР. Тогда я подумала, что она умотала в кафе. И еще о том, что мне совершенно все равно, куда именно она умотала. И еще о том, что мне больше не нужно выдвигаться в том же направлении.
Я — свободна.
Свободна настолько, что вот прямо сейчас отправлюсь в гости к ностальгическому джукбоксу с Фрэнком Синатрой и Анри Сальвадором за пазухой! И не только с ними… Вдруг окажется, что период безлюдья счастливо закончился, и я наконец-то увижу хозяев.
Я буду рада любому человеку!
Да-да, именно так я и сказала себе, выходя из дома: я буду рада любому человеку!
Никого в кафе не оказалось. Даже ВПЗР. Лишь на столе, который она облюбовала для себя, стояла чашка с недопитым кофе, тарелка с недоеденным бутербродом и блюдце с остатками молока. А еще валялась смятая обертка от шоколадного батончика. По въевшейся в кожу пятилетней привычке я решила было прибрать вэпэзээровское свинство (как делала это всегда), а заодно — свинство кошки Гимбо (это она пила молоко из блюдца, больше некому). Но тут же мысленно надавала себе по рукам: ты больше не обязана разгребать чужое дерьмо, Ти!
Если копнуть глубоко — это не единственная причина, почему я не стала прибираться. Чашка, блюдце и даже обертка из фольги означают: «здесь кто-то есть». И это намного лучше, чем вылизанное и вычищенное до последней крошки «здесь никого нет». Впрочем, за те три дня, что мы на острове, с кафе уже произошли неуловимые изменения. Оно как-то потускнело. Дерево барной стойки больше не блестит, искусственные яблоки в вазе покрылись странным налетом.
И песок.
Хотя на Талего преобладает камень, я обнаружила горку песка у входа. Должно быть, его принесло с улицы вместе с порывами ветра. А что произойдет, если не убирать здесь неделю, месяц? Что, если не выходить отсюда месяц или неделю, наблюдая, как горка песка растет, превращаясь в гору?
Я вовсе не собираюсь тонуть в песках времени, так-то!..
С этим оптимистическим настроем я покинула кафе, не выпив даже чашки традиционного утреннего эспрессо. Но прихватив шоколадку из автомата. Шоколадка пополнила казну исчезнувших хозяев на два евро. Интересно, заплатила ли ВПЗР за свой батончик?
Сдается мне, что нет.
Скорее всего, она выковыряла его из утробы автомата каким-нибудь хитроумным способом — лишь бы не платить ничтожные копейки. Из принципа. В этом — вся ВПЗР. Она довольно легко расстается с большими суммами, но микроскопические не отдаст ни за что.
Лучше украдет.
Я слишком много думаю о ВПЗР, а ведь я больше не ее агент. И это — не биографические заметки, а мой собственный, личный дневник. Дневник Тины, когда-то называвшийся «Меланхоличный хлам», а теперь — «Потерянная, злая и несчастная».
Потерянная, злая и несчастная — как нельзя лучше характеризует мое нынешнее состояние. Правда, к этому можно добавить еще одно: жаждущая занять себя хоть чем-нибудь.
Я собиралась съездить к маяку «Cara al mar» — чем не занятие?
В уже знакомом переулке, отделяющем кафе старухи Майтэ от сувенирного магазинчика Анхеля-Эусебио, я обнаруживаю только один велосипед. Куда делся второй? Он не мог испариться и не мог уехать сам по себе — следовательно, им кто-то воспользовался.
ВПЗР, больше некому!
Это объяснение лежит на поверхности. И оно — самое успокаивающее из всех возможных. На нем я и останавливаюсь, прежде чем усесться в седло. Я не слишком-то разбираюсь в велосипедах, но доставшийся мне экземпляр кажется превосходным: руль с кожаной оплеткой, хромированный переключатель скоростей (их больше двадцати!), двойной обод на колесах, свеженькие нестертые шины, блестящие спицы, блестящие педали, несколько блестящих тросиков, идущих вдоль рамы, — от переключателя к колесам; внутри диска, к которому крепятся педали, заключено еще несколько зубчатых дисков, все они влажные, как будто только что смазаны. На раме цвета давленой вишни золотом выбито «Gary Fisher».
Очевидно, это название фирмы-производителя.
В прошлый раз оба велосипеда не казались мне такими уж новыми — наверное, потому, что я к ним особо не присматривалась.
Из двух вещей ВПЗР всегда выгрызет лучшую, но представить себе велосипед лучший, чем этот, невозможно. Разве что рама у него покрыта сусальным золотом, а седло обито шкурой леопарда.
Ехать на «Gary Fisher» — сплошное удовольствие, хотя последний раз я сидела на велосипеде в раннем отрочестве, и это был гробоподобный отечественный «Орленок» девятьсот лохматого года выпуска. Единственное, что выбивается из легкосплавного хромированного великолепия, — звонок. Он совсем из другой оперы: лагунный, очень старый, с полустертой надписью «Ed. Welker О Zurich О Chorgésse О Velos-Motore».