Пока же попытки вызвать прокламациями и обещаниями народную революцию имеют совершенно противоположный результат. Народ восстает против нас, не понимая, что мы, на своих штыках, несем ему свободу и справедливость.
Да и как ему понять! У варварского народа и свобода варварская, необузданная распущенность.
Настраивают против нас крестьян, пользуясь их темнотой и невежеством, и их господа, помещики, а также священники, которым крестьяне привыкли верить безо всякого огляда и сомнения. Лживые речи: мы легионы дьявола под началом Антихриста, мы духи ада, один наш вид вызывает ужас, одно наше прикосновение оскверняет. Мне довелось говорить с нашими пленными, которым удалось освободиться, и они уверяли, что эти несчастные, покормив их, уже не решались пользоваться той же посудой, а сохраняли ее для самых нечистых животных.
От нас бегут и помещики, и крестьяне, как от наступления сильной заразы, вроде чумы или холеры, спасаются в глубь страны. Богатства, роскошные и убогие жилища — все, что могло бы их удержать на своем месте или послужить нам, — все это приносится в жертву. И тем самым они вольно или невольно, разумно или тупо выдвигают между собой и нами неодолимую преграду — голод, пожары и опустошение.
Здесь, на другом конце Европы, император споткнулся об ту же Испанию, где до сих пор не затихает изнурительная для наших армий партизанская война. Но в России, я боюсь этого, такая война нас ждет еще более ужасная.
Император, не скажу, что в растерянности, но в глубоком раздумье после решения идти на Москву. В самом деле: Киев — это провинции, богатые людьми, провиантом, лошадьми; Петербург — голова России, центр управления. Москва… Здесь он может нанести удар имуществу и исконной чести дворянства и нации. Да и дорога к Москве короче — в пятнадцати переходах; и здесь же главная русская армия, которую должно и нужно уничтожить. Император прав: Москва — это сердце русской нации. Удар в сердце всегда смертелен.
Однако, однако… Не слишком ли позднее время года?
Тем не менее — идем на Смоленск. В расчете на генеральное сражение, которое опрокинет и обратит в паническое и позорное бегство русскую армию. Ее бесконечное уклонение от таких сражений имеет успех — русская армия сохраняет свои силы, наша все более изматывается кровавыми стычками, болезнями, голодом и… сомнениями».
Из дневника Ж.-О. Гранжье
— Ваше благородие, ктой-то вдогон скачет. Рукой машет. Может, от помещика, где ночевали — не забыли вы чего в его доме?
Алексей развернулся, направился в хвост колонны, крикнув:
— Движение продолжать!
Дождался всадника. Тот, не спешившись, заговорил быстро, задыхаясь:
— Господин офицер, надо два слова вам сказать. Барин мой, Василий Кириллыч, как вы отъехали, разом послал меня в Знаменку, к французу. Мол, доложи там, что эскадрон ночевать в Завидове станет. А у них и провианту, и овса в достатке.
— А что там, в Знаменке?
— Сказывал, полк стоит, кавалерия.
— Спасибо, братец. Держи, — и Алексей достал монету.
— Не обижайте, господин офицер. Мне-то что прикажете делать?
— Так тебе твой барин приказал. Вот и исполняй.
— Как же… — Тут в его глазах, спрятанных под густыми бровями, вспыхнуло понимание. — Оно славно, так и сделаю. Как же барина не уважить?
— Ты только там не проговорись, что у нас пушки есть.
— Не дурной, — засмеялся Егор, — с понятием. Поскакал я. Храни вас Господь!
Алексей долго смотрел ему вслед, потом, пустив нетерпеливого Шермака галопом, нагнал колонну.
— Что там, Алексей? — Заруцкой спросил. — Записочку тебе Софи любезная прислала? Рандеву в Париже назначила?
Алексей подозвал Волоха, коротко рассказал им о «записочке».
— Мерзавец! — вспыхнул Заруцкой. — Вернемся? Накажем подлеца?
— Попозже. Сперва французов накажем.
— Да ведь — полк, Алеша.
— Ну, думаю, весь полк нас догонять не станет, а кто догонит, то на свою беду. Верно, Волох?
— Точно так! Встретим и проводим.
— Тебе, Волох, особая задача — офицеров брать. Смотри, чтоб их не порубили наши молодцы. Частью мы приказ выполнили — дислокацию полка определили. Вторая часть — офицеров поболе числом в плен взять.
— Спроси меня, — буркнул Волох, — я б их не брал.
— Вот тебя генерал и не спросил. Оплошал, стало быть.
Неожиданно похолодало. Щеки стало щипать ознобом. Даже одинокий месяц в светлом еще небе, казалось, ежился от стужи. — А ну, запевай! — весело гаркнул корнет Заруцкой. И первым затянул:
Ты, Рассея, ты Рассея,
Ты, Рассейская земля,
Много крови пролила,
Много силы забрала!
Дружно, охотно подхватили, браво приосанились. Даже кони веселей пошли, громче застучали копытами в затвердевшую дорогу.
А молодец этот Заруцкой, тепло подумалось Алексею. И словно в ответ на это проговорил, потирая щеку, Волох:
— Славный корнет. Только уж очень в бою азартен. Безоглядно бьется.
— Ему иначе нельзя. Молод, надо всем показать, что не трус. И я такой же был.
— Да уж, не в обиду сказать, — осторожно усмехнулся в ответ Волох, — сильно вы состарились с той поры.
— Не годами, есаул, жизнь счет ведет, а пережитым.
Да, у нас что ни офицер, так поэт и философ.
Миновался лесок, потянулось пустое поле. Ветерок на просторе разогнался. Трепал конские хвосты и гривы, кони недовольно фыркали, мотали головами.
— Далеко еще? — спросил Алексей.
— Проводник сказывал: за полем — речка, на другом берегу — роща, а уж за ней, по праву руку, самое Завидово и есть. Так, полагаю, верст пять еще. Не заморились? А то бы в коляску вам сесть. Согреться.
— Да ты пьяница, Волох! — засмеялся Алексей.
— Да я не об себе заботу держу, — смутился Волох, — об вас печалюсь.
— Ладно, по-твоему будет. Нагоняй коляску, денщику скажи, что поручик приказал тебе выдать стаканчик водки.
— И калачом закусить, — весело добавил Волох.
— Рукавом закусишь, ты умелый.
Волох пришпорил коня и вскоре затерялся в хвосте колонны.
Алексей в самом деле почувствовал усталость. И то сказать — с утра в седле. Хорошо хоть славно выспался под крышей гостеприимного подлеца Базиля. Надо было бы, мстительно подумал, его Софи соблазнить. Да вот кабы знать.
Сзади послышался нарастающий конский топот. Нагонял Волох, держа широко на отлете правую руку. В руке этой что-то блеснуло.
Нагнал, придержал коня, протянул Алексею серебряную чарку, всклень налитую водкой. Только такой всадник, как Волох, мог проскакать с полной чаркой и ни капли не уронить. Не зря он хвалился, что из матушки на свет выйдя, сразу на коня сел.