С веслами одноклубники управлялись куда более ловко, нежели с парусами, а потому без особого труда поставили свои лоймы борт о борт с лодкой Прослава, быстро увязавшись носами и кормами, чтобы не развернуло течением.
От городской стены к ним тут же устремился мужик в черных полотняных штанах, легкой белой сатиновой косоворотке с шитым алой лентой воротником, и с большой окладистой, иссиня-черной бородой.
— Доброго вам здоровья, гости дорогие, — с готовностью поклонился он, и указал опричнику на болтающуюся на поясе саблю. — Ты меч-то на кораблике оставь, а то кабы стража не осерчала. У нас, чай, не Европа, лихих людей опасаться не след.
— Я человек государев, Семен Зализа, слыхал? — вскинул подбородок опричник. — А ты кто таков, чтобы в саблю, Ивану Васильевичу целованную, пальцем тыкать?
— Прости Бога ради, не узнал, — поклонился мужик вдвое ниже, и трижды испуганно перекрестился, вытянул нательный крестик, поцеловал. — Крестом-Богом клянусь, не узнал. Гостей торговых каженный день по полсотни приходит, глаз совсем замутился…
— Ладно, — остановил его причитания Зализа. Опричник с полной ясностью подозревал, что пскович вообще ни разу в глаза его не видел и о существовании не подозревал, но боиться сказать прямо, что приехавший воевода в богатом вольном городе — всего лишь мелкий безызвестный боярин. — Кто таков?
— Артельный я, Кондратом Репиным кличут. Товары грузим, склады-погреба сдаем, лавку можем присоветовать с купцом честным…
— А Баженов Илья Анисимович тебе известен?
— А как же! — выпрямился во весь рост мужик, и Зализа не без обиды понял, что богатого купца уважают здесь поболее, нежели воеводу, живот свой за Русь Святую не жалевшего. — С месяц назад с мелким товаром и крупным полоном пришел, но полон продавать не стал, цену ждет. А ладью свою воском и шпабами загрузив, с кормчим в Нарву расторговываться отправил.
— Это дело, — с облегчением кивнул опричник. — Причал чей?
— Хамовной сотни купца Ерофея Ругова. Я его сей час покличу.
— Не нужно, — остановил его опричник. — Пусть он сразу к Илье Анисимовичу идет. Я Баженову доверяю, пусть вместо меня дело ведет. Где он остановился?
— Постоялый двор за часовней святой Варвары, — перекрестился артельный. — Во Пскове, недалеко от ворот, направо повернуть, шагов двести будет.
Зализа кивнул и, пройдя вдоль длинной стены по утоптанной тропинке, повернул налево, вышел к воротам и шагнул в тенистый проход. Стоявшие в воротах стрельцы окинули его презрительным взглядом: пеший, да с саблей, ако ландскнехт какой-то. На Руси, где каждый смерд по три-пять коней в сараюшке держит, коли пеший — так лучше рубище одень, да побираться ползи, а не оружием бряцай. Однако остановить — не остановили, что опричника удивило.
Он двинулся дальше по глухому каменному коридору шириной в полтора десятка шагов, и со стенами саженей в десять. Улитка сия была приготовлена для ворогов, кои первые ворота сломать могут — до вторых им придется почти двести шагов идти, избиваемыми защитниками с обеих сторон коридора и не имея никакой поддержки снаружи.
У вторых ворот оружного гостя ждал караул из двоих одетых, несмотря на жару, в ватные тегиляи стрельцов с бердышами и их воеводы в красном суконном кафтане с высоким воротником и с саблей на боку. Лицо его показалось Зализе знакомым, и опричник приложил руку к груди:
— Здравы будьте, люди служивые, и ты здрав будь, боярин.
— И тебе того же, гость дорогой… — похоже, воевода тоже узнал Семена, и то же только в лицо, а потому и приказа разоружить пришельца не давал, но и дорогу загораживал.
— Казань! — наконец-то сообразил Зализа. — У ворот на Арское поле. Вы за окопами, под рукой Шиг-Алея стояли!
— Точно, — с облегчением кивнул псковский караульный воевода. — Было такое.
Правда, общее участие в казанском походе еще не означало, что служивому человеку можно расхаживать по мирному городу с острой кривой саблей.
— Вы наместнику Турунтаю про меня не докладывайте, — решил опричник облегчить караульщику муки сомнений. — Ноне я не Семен Зализа, государем за рубежами Северной Пустоши приглядывать поставленный, а просто прохожий, что на лодке мимо проплывал. Лодку продать хочу, а коня купить. Пешим путем до Невы воротиться собираюсь.
Это объясняло все: и право на саблю вне привычной царской службы, и отсутствие лошади под служивым человеком.
— Коней ноне хороших нет, — посетовал воевода, освобождая проход, — Жмудинский купец две с половиной сотни в Литву увел. Всех, что татары из Твери на продажу пригнали.
— Купца Баженова спрошу, — пожал плечами опричник. — Илья Анисимович калач тертый, не может быть, чтобы скакуна хорошего не добыл.
— Не добудет, — улыбнулся воевода. — Цены, говорят, в Литве вдвое супротив нашего подпрыгнули. Кто же здесь от таких денег откажется?
Постоялый двор «у святой Варвары» мало отличался от прочих раскиданных по Руси других подобных дворов: высокий частокол из жердей в руку толщиной, за которым скрывался высокий бревенчатый дом в два жилья, обширная конюшня на полсотни лошадей, да скотный сарай напротив. На дворе трое молодых безусых пареньков сноровисто разделывали подвешенную за задние ноги тушу бычка, рядом сгружал с повозки сено низкорослый угрюмый смерд. Хотя мясники своей работы явно еще не закончили, но по двору уже тянулся соблазнительный запах мясной похлебки.
— Знатно устроился Илья Анисимович, — покачал головой опричник, заметив, что обычной в постоялых дворах и придорожных ямах суеты с приезжающими и отъезжающими гостями нет. — Никак, один все комнаты занял?
— Семен Прокофьевич, милый, ну наконец-то! — одетый в темно-бордовую шелковую рубаху и черные штаны купец выбежал на плечо и широко раскрыл объятия. — Бояре Батовы ужо второй день отсыпаются, а тебя все нет и нет. Ну, заждались мы тебя, гость дорогой!
— Что так заскучал, Илья Анисимович? — удивился Зализа, позволив купцу немного потискать свое усталое тело.
— Да разорят меня твои полонянки вконец, Семен Прокофьевич! Хнычут все время, жрут за десятерых, четыре комнаты занимают. Продать бы их, и дело с концом!
— Все бы тебе только продать, Илья Анисимович, — рассмеялся опричник. — Ну да ладно, продавай. Три баркаса у причала Ерофея Ругова стоят. Товар с них на телеги сгрузить можно, а сами лоймы продай. Мне они ни к чему.
— Добычу взял, Семен Прокофьевич? — глаза купца жадно сверкнули. — Так, может, расторговаться сперва? Во Пскове цену хорошую дадут, и телег менее потребуется.
— Не хочу, Илья Анисимович, — мотнул головой Зализа. — Заскучал. Алевтине в глаза давно не заглядывал, в постели своей не ночевал, рубежи, государем доверенные, лично не объезжал. В золоте и серебре нужду ныне сильную не испытываю, и ждать торговли удачной не хочу. Покупай повозки, Илья Анисимович, грузи товар и полон. Домой едем. Все, домой…