– Веревки подтяни, высоту набирай! – донесся до него откуда-то снизу приглушенный голос Андрея.
Сказано было вовремя: еще несколько секунд, и зазевавшийся Иван врезался бы в стену. Он дернул веревку и пронесся над нею, полоснув по верхушке ногами.
Крашенинников стремительно набирал высоту. Вскоре смутно посвечивающие купола Троице-Сергиевого монастыря, а с ними и вся осажденная крепость остались позади.
Теперь предстояло опуститься в каком-нибудь месте, а затем постараться разыскать там нужного человека…
Вскоре показалась деревенька. Дотянуть бы до нее. Невыносимо больно, особенно во время крутого подъема, резало под мышками, и Иван подумал, что надобно бы их переделать поудобнее. Впрочем, Господь ведает, понадобятся ли ему еще когда-нибудь сии крылья, и ежели понадобятся, то когда? Перед вылетом Андрей затребовал, чтобы, приземлившись, Иван крылья тотчас уничтожил, лучше всего – сжег. «Почто? – возмутился Крашенинников. – Мы столько трудов на них положили!..» Инок, запнувшись, сказал, что это трудно объяснить. «А, понимаю, – догадался Крашенинников. – Ты, видать, опасаешься, что враги могут использовать крылья? Дак не бойся, я так спрячу в чащобе – ни одна душа живая не отыщет». Андрей настаивал, но Иван уперся: он думал о приданом невесты, которое пошло на крылья. Сжечь?! Отдать огню то, что годами, кровавым потом мужицким наживалось… В конце концов Андрей скрепя сердце согласился с Крашенинниковым…
Крылья зацепились за верхушки елей. Иван успел разглядеть внизу куст орешника и прыгнул в него, высвободившись из лямок. Ветви смягчили падение, но ушибся он прилично. «Кости целы, и ладно», – подумал парень, ощупывая ноги. Затем, не мешкая, отыскал полянку побольше, возвратился к месту приземления, забрался на ель и с превеликим трудом спустил крылья на землю.
Густой бор выглядел безлюдным – похоже, никто из людей сюда не захаживал. Посреди поляны проходил глубокий овраг. Иван вымел из него набившийся снег, спрятал крылья на дно и тщательно присыпал сверху землей, а потом для верности намел целую гору опавших листьев и колючей рыжей хвои.
Закончив, он решительно двинулся в сторону деревеньки, слегка припадая на зашибленную при прыжке ногу. Теперь ему надлежало разыскать село Нижняя Константиновка, где, по словам архимандрита, был у него человек верный. С ним и посоветоваться, как поднимать мужиков против супостата.
Деревня встретила Крашенинникова дружным собачьим лаем. Псы по дворам бесновались, выходя из себя, почуяв чужака, и Иван на всякий случай выломал толстую палку. Кстати, и идти с ней оказалось гораздо легче.
У крайней избы он остановился, раздумывая, как действовать дальше. Вдруг в деревне поляки? Если начнут допрашивать, кто да откуда, можно с самого начала все дело загубить.
Но не рискнешь – не выиграешь!
Крашенинников поправил за плечами пустую суму и решительно двинулся к крайней избенке. Она выглядела победнее и поплоше остальных.
На стук долго никто не откликался, и Иван уже подумал было, что в избе никого нет, но тут дверь скрипнула, и на крыльце показалась подслеповато щурящаяся старуха.
– Кого еще нелегкая принесла с утра пораньше, – проворчала она простуженным басом и приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше рассмотреть незваного гостя, одетого в рубище. – Кто таков будешь?
– Погорельцы мы… – протянул Крашенинников таким гнусавым голосом, что самому противно стало.
– Ступай с Богом, – махнула старуха рукой. – Самим есть нечего, все поляки повымели, язви их в душу.
– Ну ин ладно, мамаша.
– Ишь, сыночек выискался!
– Побреду дале, – вздохнул мнимый погорелец, переступив с ноги на ногу. – В селе-то у вас поляков нет?
– Ушли, проклятущие. Все забрали, что можно, да к монастырю двинулись. Да не туда ли ты, парнишка, собрался? – всполошилась старуха.
– Пока не знаю.
– Али не слышал ничего? Монастырь поляки окружили, взять его хотят. Говорят, и птица оттуда не вылетит.
– Неужто возьмут?
– Подавятся, – сказала старуха и поправила платок на голове. – Сражения там идут – что твои страсти Господни!.. На вылазку люд выходит, а впереди – добрый молодец, смелый да проворный, как архангел Гавриил. А ты поберегись, не ходи туда.
– Как же не ходить туда, – усмехнулся Иван. – А кто поможет тем, кто стены обороняет?
– Как им поможешь?
– Вилы да дреколье в руки – и всем миром на супостата! – пояснил Крашенинников.
– Не про нас то, милок, – ответила старуха, испуганно оглядевшись. – Одни бабы с детишками остались здесь.
– А мужики где?
– Кого поляки угнали, кто в лесах попрятался. А кто и сам к супостату переметнулся, – понизила она голос.
– В Нижнюю Константиновку как попасть?
– Шесть верст отсюда Константиновка, – оживилась старуха. – Кума там у меня. Не знаю, жива ли… Вот по энтой дороге ступай, а за колодезем левее возьми. Да в бочагу не угоди, болота там, – крикнула старуха вдогонку.
Антип, зверовидный мужик с бородой, которой гребень, похоже, никогда не касался, встретил Крашенинникова с откровенным недоверием.
– Из монастыря, говоришь? – переспросил он, цепким взглядом окидывая пришельца, сильная фигура которого выделялась и под ветхим одеянием. – Ловок ты, парень, брехать, как я погляжу. Не знаю, кто тебя подослал, да мне это и неинтересно. А из крепости и мышь не выскочит.
– Но вот я же выскочил, – возразил Крашенинников. – И привет от архимандрита Иоасафа тебе принес.
– Проваливай, сосунок, – отрезал Антип. – Не на того напал. Много вас тут, таковских, шастает…
– И еще словечко молвить тебе велел святой отец, – пропуская реплику Антипа мимо ушей, продолжал Иван.
– Ну-ка? Что же передал архимандрит? – усмехнулся Антип.
– Спроси, говорит, у Антипа: не забыл ли, мол, как мы с ним в Киеве жили-поживали?
Слова Крашенинникова произвели сильное действие. Щеки Антипа налились свекольным румянцем, он с минуту помолчал.
– Теперь вижу, свой ты, – произнес Антип. – С того бы и начинал, парень. А то ходишь вокруг да около. А тут, знаешь, сколько нечисти. Что ж мы на пороге-то стоим? – спохватился Антип. – Заходи в избу, щец похлебаем, покалякаем.
– Один живешь?
– Один. Померла моя хозяйка, – вздохнул Антип.
Пока они ели подкисшие щи, Крашенинников помалкивал, хотя ему очень любопытно было: что скрывается за словами архимандрита о Киеве? Сам Иоасаф на сей счет не молвил ничего.
Антип, отодвинув пустую миску, проговорил:
– Эх и славные были деньки-денечки… Тогда, в Киеве-то. Молоды мы были… Иоасаф меня во всем наставлял-то… – мечтательным тоном проговорил Антип и вдруг круто поменял тему разговора: – А как ты из крепости бежал?