— А пехота, значит, не пашет? Ладно, без шуток, что там у вас за аврал?
— У нас не аврал, — устало ответил Лехман и забрал у водителя флягу. — Вот, сволочь, все выдул. Тогда лезь за моей, — приказал он механику.
— А что у вас? — терпеливо спросил Петров. — К тому же размер хромает.
— У Маяковского тоже хромает, — ответил лейтенант. — А вообще у нас мероприятия по поддержанию машины в боевой готовности.
— А-а-а, — протянул Петров. — А я думал, вы танк подожгли. Так что за мероприятия, Леня?
Лехман посмотрел на командира из-под густых бровей, и старший лейтенант вдруг понял, что сейчас это не игра, а самая настоящая угрюмая усталость.
— А мы машину греем, — мягко сказал командир танка. — Так, народными методами. Хочешь посмотреть?
Под днищем «тридцатьчетверки» на стальном листе с грубо загнутыми вверх краями горели березовые поленья. Рядом с огнем, на брошенной поверх березовых веток шинели, лежал на боку танкист. На глазах у Петрова он зубами стянул рукавицу, потрогал днище танка, затем снова надел рукавицу и стащил лист в сторону, отвернув лицо от костра. Теперь высокие языки пламени почти доставали до брони. Старший лейтенант вылез из-под танка и уставился на Лехмана.
— Ты понимаешь, что это запрещено? — тихо спросил он.
— Конечно, понимаю, — спокойно ответил Лехман. — И мне так стыдно, командир, ты даже не представляешь…
— Ты же сожжешь…
— Ничего я не сожгу, — так же невозмутимо, но жестко сказал лейтенант. — Не первый раз так греем.
— А где брезент? — спросил Петров, глядя на танк.
Лехман вежливо сплюнул — плевок, и тот был черный.
— Из ремонта танк получили без него, — ответил он. — Сгорел наш брезент смертью храбрых под городом Мценском. До выступления новый нам не выдали, старшина обещал найти, но где тыл, а где мы?
Старший лейтенант обошел машину и, опустившись на колено возле четвертого катка, заглянул под танк. Лехман сел рядом:
— Да ты не волнуйся, у нас уже все отработано, — сказал он успокаивающе. — Каждые двадцать минут лист вытаскиваем, чтобы не перегреть.
Петров молчал. Запускать двигатели на прогрев — значит нашуметь, и если поблизости окажется немецкая пешая разведка, тогда все, засада перестанет быть засадой. Конечно, можно слить воду и масло, а утром, нагрев на огне, заправить машину обратно. Вот только уйдет на это никак не меньше двух часов. Без брезента, которым накрывали моторное отделение, танк Лехмана остыл быстрее остальных, и Ленька выкручивался, как умел. Словно угадав его мысли, лейтенант продолжил:
— Слить их, сам понимаешь, нельзя, если утром немцы полезут, они нас ждать не будут.
— Можно запустить вхолодную, — заметил комвзвода.
— Кого запустить? — переспросил, вставая, Лехман. — Его? — он похлопал по броне. — Танк прошел пятьсот километров без капремонта. Если его на холод запускать — убьем двигатель. Командир, я знаю, что делаю.
— Знаешь, — Петров поднялся и отряхнул руки, — а знаешь, что будет, если танк утром не заведется, при том, что вы его костром грели?
— Знаю, — кивнул Лехман, — еще я знаю, что могу слить воду и масло — все как положено. Могу даже аккумуляторы снять и к пехоте в блиндаж отнести…
— Ладно, хватит, — оборвал его старший лейтенант.
Петров посмотрел на «тридцатьчетверку», потом на ее командира. Если завтра утром танк не заведется, Лехман может пойти под трибунал за сознательный вывод машины из строя. Да еще перед боем. И вряд ли кто-то будет принимать в расчет добрые намерения лейтенанта — греть танки открытым огнем строго запрещено. С другой стороны, когда утром немцы рванут по шоссе на Анино и дальше — на Чисмену, старшему лейтенанту Петрову потребуются все машины, причем сразу же. Времени на приведение их в боевую готовность не будет, Лехман прав.
— А если кто-то заснет? — спросил комвзвода.
— Второй разбудит, — ответил лейтенант. — Мы будем парами дежурить.
— Ясно, — кивнул Петров. — Хорошо, только учти: если вы мотор убьете, потянут не только тебя, но и меня.
— Есть, — ответил Лехман.
Петрову стало стыдно. Он хлопнул лейтенанта по плечу:
— Ладно. Ладно. И вот еще, пехота там в блиндаже костерок развела, чаек… В общем, те, кто не дежурит, пусть там посидят. Погреются.
Лехман кивнул и полез под танк. Петров покачал головой и вернулся к своей машине. Комвзвода посмотрел на «тридцатьчетверку», накрытую брезентом, на тоненькие березки, что рубили с утра и втыкали в снег, маскируя позицию… Да, взвод встал хорошо — с шоссе танки не видно, даже в бинокль немцы их не обнаружили. И если завтра гитлеровцы сунутся на Чисмену, Петров будет бить их в борта, расстреливать на шоссе и в поле, там не спрячешься. Если, конечно, немцы не засекут их до срока… Комвзвода оглянулся туда, где в темноте еле угадывались очертания «тридцатьчетверки» Лехмана. Решение пришло само собой — если смог Ленька, смогут и остальные.
— Протасов, позови сюда лейтенанта Луппова, — приказал Петров.
Люк механика поднялся, и из него, подсвечивая трофейным фонариком, высунулся радист с наглой, по обыкновению, рожей. Он зевнул, почесал лоб и, крякнув, вылез весь.
— Спишь, сволочь? — ласково спросил Петров.
— Не-а, — ответил сержант, — холодно.
— А где Протасов? Тоже дрыхнет?
Безуглый помотал головой.
— А я его к Ваське отправил, погреться. Сейчас он пьет горячий чай, что вскипятили наши доблестные пехотинцы.
Москвич выключил фонарик и сразу превратился в темное пятно на фоне белого корпуса.
— В такие минуты, командир, начинаешь понимать, сколь мало нужно человеку для простого счастья. Вот, казалось бы, кружка кипятку… — продолжил Безуглый из темноты.
— Сашка, — прервал сержанта Петров, — знаешь, я тебя либо под трибунал отдам, либо в школу командиров спроважу. Тебе кто разрешил наводчика от машины отправлять?
— Не надо под трибунал, — сказал Безуглый. — Я хороший. А отправил я его… Понимаешь, командир, беспокоит меня Женька.
— Меня он тоже беспокоит, — сдержанно ответил старший лейтенант. — Но я как-то терплю.
— Я не о том, — сержант был как-то не по-безугловски серьезен. — Он молчит все время. Вот смотри, мы о сортирах говорили, потом дурака валяли, а он слова не сказал.
— Утром говорил, — заметил Петров, — да не выдумывай ты, Сашка.
— Ну, хорошо, если выдумываю, — согласился сержант.
— Вот, раз ты Протасова послал греться — иди к Луппову сам.
— И что ему передать, кроме заверений в полном вашем почтении?
— Чтобы наподдал тебе как следует, — на радиста Петров сердиться не мог. — Бегом марш!