— Это точно, но ведь существуют и плюсы.
— Надеюсь, хоть большие, — отвечала Нила с искренне озабоченным видом.
— Не будь они большими, я выглядел бы полным дураком, разве не так? — усмехался Соланка, и Нила, успокоенная, придвигалась к нему.
— И правда, — убеждала она себя. — А ты не дурак.
Нила обладала невообразимой физической естественностью и обнаженной чувствовала себя счастливей, чем в одежде. Соланке не однажды приходилось напоминать, чтобы она что-нибудь на себя накинула, прежде чем откроет кому-либо дверь. Однако секреты свои Нила оберегала, ей нравилось казаться загадочной. Ее частые погружения в себя, ее привычка отстраняться всякий раз, как она понимала, что ее рассматривают слишком пристально, были связаны с совершенно неамериканской — а как раз таки чисто английской — способностью ценить сдержанность. Она старалась убедить его, что это не имеет никакого отношения к тому, любит она его или нет (любит, и даже очень). «Ну это же очевидно, — разъясняла она, когда он спросил, отчего же тогда она сейчас с ним. — Ты можешь быть творческим гением со своими куклами, или веб-сайтами, или чем там еще. Когда же дело касается меня, твоя единственная функция — быть в моей постели всякий раз, как я позову тебя, и удовлетворить любой из моих капризов». Услышав это царственное заявление, профессор Соланка, который в глубине души всегда мечтал быть объектом сексуальных домогательств, почувствовал себя невероятно польщенным.
Когда все ласки оставались позади, она обычно закуривала сигарету и усаживалась обнаженной перед распахнутым окном, зная, что Соланка не выносит табачного дыма. Повезло же ее соседям, думал он, но Нила ставила себя выше буржуазных предрассудков. Сегодня, покурив, она как ни в чем не бывало продолжила свою мысль. «Знаешь, что в тебе особенного? — произнесла она. — У тебя есть сердце. Редкое качество для современного мужчины. Взять, к примеру, Бабура. Удивительный человек, просто блестящий. Я серьезно. Но не способен любить что-либо, кроме революции. Живые люди для него просто пешки в его игре. У большинства других мужчин на первом месте деньги, власть, спорт, собственное эго. Взять того же Джека». Соланка терпеть не мог, когда Нила упоминала гладкокожего знаменосца с Вашингтон-сквер, и почувствовал укол совести, когда при сравнении с Джеком она отдала предпочтение ему, Соланке, о чем тут же сообщил ей. «Видишь! — с торжеством воскликнула она. — Ты не просто можешь чувствовать — ты можешь даже говорить об этом вслух. Bay! Наконец-то я нашла стоящего мужчину». Соланка смутно ощутил насмешку в ее словах, но не понял, в чем, собственно, та заключалась. Он чувствовал себя одураченным и мог утешаться лишь тем, что в ее голосе отчетливо звучала любовь. Любовное зелье номер девять. Целительный бальзам.
Индия буквально лезла из всех щелей и углов Нилиной квартиры на Бедфорд-стрит, демонстрировала себя в кричащей манере, характерной для жилищ индийской диаспоры: музыка из болливудских фильмов, свечи и благовония, календарь с изображениями Кришны в окружении пастушек, ковры дхурри на полу, картины в колониальном стиле, свернутая кольцом, словно чучело зеленой змеи, трубка кальяна хукки на книжном шкафу. Бомбейская ипостась Нилы, размышлял Соланка, пока натягивал на себя одежду, могла бы уступить место самому что ни на есть западному минимализму, во вкусе калифорнийской простоты… но не будем даже поминать о Бомбее. Между тем рядом Нила втискивалась в самое «аэродинамическое», обтекаемое из всех ее черных облегающих платьев, сшитое из какой-то суперсовременной, не имеющей названия ткани. Несмотря на поздний час, она намеревалась отправиться в офис. Подготовка к съемкам документального фильма об индолилипутах была практически завершена, близился отъезд Нилы к антиподам. А еще требовалось успеть очень многое. Примирись с этим, внушал себе Соланка, потребность в уединении для нее столь же профессиональное качество, сколь и личное. Желающий быть рядом с этой женщиной неизбежно должен научиться жить с ней в разлуке. Нила завязала шнурки на своих белых спортивных туфлях со встроенными в подошву колесиками и помчалась, взмахнув на прощание собранными в конский хвост черными волосами. Соланка стоял на тротуаре и смотрел ей вслед. «Эффект» Нилы, как он понял по обычной уличной сумятице и чехарде, проявлялся даже в сумерках.
Соланка зашел в легендарный игрушечный магазин, некогда основанный немецким иммигрантом Фридрихом Августом Отто Шварцем, приобрел там игрушечного слона и отправил Асману по почте. Очень скоро новое счастье уничтожит последние оставшиеся в нем крупицы ярости, и он будет достаточно уверен в себе, чтобы снова войти в жизнь сына. Однако, чтобы сделать это, ему придется также посмотреть в глаза Элеанор и окончательно поставить ее перед фактом, который она пока отказывалась признавать. Ему придется, словно ножом, пронзить ее доброе, любящее сердце вестью о неизбежности их разрыва.
Он позвонил Асману, чтобы предупредить о скором сюрпризе, и произвел ошеломительный эффект:
— А что там внути? Что там написано? А Могену это понравится? — Элеанор и Асман на выходные вместе с Францами ездили во Флоренцию. — Там нету пляжей. Нет, нету. Там есть речка, но я в ней не паваю. Может быть, когда я буду бошой, я еще туда поеду и буду в ней павать. Я не ипугался, папочка. Поэтому Моген и Лин кичали дуг на дуга. А мама нет. Мама не кичала. Она казала, подумай, Моген. Надо, чтобы никто не ипугался. Лин такая хорошая. Мама тоже очень хорошая. А он ипугался, но немного. Моген немного ипугался. Совсем капельку. Может, он хотел меня насмешить? Не знаю, может быть. Папочка, а знаешь? Знаешь, что он говорил? Мы все пошли смотеть на статуи, а Лин с нами не пойдет. Поэтому она пакала. Она осталась дома. Не у нас дома, а… Абыл. — Соланке понадобилось какое-то время, чтобы понять: что «абыл» означает «забыл». — Мы там жили. Да-да. Там очень хорошо. У меня была своя коната. Она мне нравилась. У меня есть лук и стелы. Я люблю тебя, папочка, ты пидешь сегодня домой? Когда ты пиедешь — в четерг-субботу? Пиезжай. Пока.
Трубку взяла Элеанор:
— Да, это было непросто. Но Флоренция того стоит. А как ты?
Соланка с минуту подумал.
— Все хорошо, — наконец сказал он, — у меня все отлично.
Элеанор тоже помолчала какое-то время.
— Ты не должен говорить ему, что приедешь домой, если не собираешься приезжать, — сказала она наконец, явно прощупывая почву.
— Что у тебя случилось? — спросил он, чтобы сменить тему.
— А у тебя что случилось? — спросила в ответ она.
И обоим все стало ясно. Он успел уловить нотки явной фальши в ее голосе, а она — в его. Выбитый из колеи внезапно открывшейся ему правдой, Соланка прибегнул к Нилиной фразе:
— Отвяжись, ради всего святого! Ты вообразила, что умеешь читать мои мысли, но ты очень часто и очень сильно ошибаешься. Когда мне будет что сказать, я сам скажу. Не надо заранее нагнетать обстановку. — Это была ошибка. Естественные для Нилы, в его устах подобные слова звучали неоправданной грубостью.