— Удача! — усмехается он. — Вот послушай, что такое удача! Женщина из Йоркшира, фамилия Хобберт, наследует в 1852-м поместье отца, — три дня спустя ее убивает рухнувший потолок арочного прохода. Ботаничку-рисовальщицу Эдит Клаф, выбранную в 1861 году из тысячи претенденток, пожелавших участвовать в организованной профессором Айди экспедиции в Гренландию, сжирает морская рыбища. А всего только в прошлом ноябре Лиззи Самнер, любовницу лорда Прайса, нашли в ее марилебонском коттеджике с шеей…
— Да, весьма трагично, Полковник. Так что же, Каролина свободна?
— Дай ей пару минут, — рокочет старик и вновь окунается в шарфы. Конфетка, украдкой протерев кончиками пальцев сиденье ближайшего к ней стула, садится. Наступает благословенная тишина — Полковник въезжает в то, что уцелело от сумевшего пробиться сюда солнечного луча, Конфетка вглядывается в развешанные по стене ржавые мушкеты, — впрочем, спустя тридцать секунд Полковник ухитряется все испортить.
— Ну, как твой парфюмерный монарх?
— Вы обещали никому о нем не говорить, — выпаливает Конфетка. — Так мы с вами условились.
— Этой шайке я ничего и не сказал, — отвечает он, брызгая слюной и перекатывая глаза в сторону всего остального дома, в котором мужчины, совершая подвиги атлетизма, напрягают свои молодые конечности и детородные члены, в котором ютятся и снят три распутницы, а миссис Лик читает в сво
ей норе грошовые книжицы. — Недорого же ты ценишь данное мужчиной слово чести, потаскушка.
Конфетка разглядывает свои пальцы. Кожа их покрыта коростой, к ней больно притронуться. Может, спросить Каролину, нет ли у нее медвежьего жира?
— У него все хорошо, спасибо, — говорит она. — Лучше не бывает.
— Втюкивает тебе время от времени здоровенный кусок мыла, а?
Конфетка вглядывается в его воспаленные глазки, гадая, подразумевает ли этот вопрос нечто непристойное. Она и не думала никогда, что акты разнузданной похоти хоть в малой мере интересуют полковника Лика.
— Он щедр со мной так, что лучшего и желать не приходится, — и она пожимает плечами.
По затхлому воздуху до них докатывается глухой хлопок задней двери. Получивший свое клиент вываливается под солнечный свет.
— Конфетка! — Это появилась вверху лестницы одетая в одну лишь сорочку Каролина. Под этим углом и при этом освещении шрам на ее груди, память о шляпной фабрике, выглядит устрашающе багровым. — Что, Полковник проходу тебе не дает? А ты отпихни его в сторону, он же на колесах, так?
Полковник Лик, не желая подвергаться подобному унижению, откатывается от лестницы сам.
— …нашли с шеей, почти перерезанной шелковым шарфом, — сообщает он в заключение, пока Конфетка рысцой поднимается к подруге.
Усадив Конфетку в единственное свое кресло, Каролина мнется у кровати, не решаясь присесть на нее. Мигом поняв, в чем дело, Конфетка предлагает ей помощь в замене простыни.
— Чистой-то у меня нет, вот беда, — говорит Каролина. — Ладно, давай, хоть эту к окошку привесим, пусть ее ветерком обдует.
Они стягивают простынку с кровати и пробуют задрапировать ею окно — так, чтобы самые мокрые пятна смотрели наружу. И как только они справляются с этой задачей, солнце начинает сиять вдвое ярче.
— Повезло мне нынче, а? — усмехается Каролина.
Конфетка отвечает ей смущенной улыбкой. На Прайэри-Клоуз она нашла выход куда более простой: каждую неделю Конфетка, стараясь не попасться никому на глаза, проносит большой сверток с грязными простынями через ворота маленького парка, а спустя недолгое время выходит оттуда уже с пустыми руками. А после отправляется в «Питер Робинсон» и покупает новое постельное белье. Да и что ей еще остается? — прачки-то у нее нет. В сознании ее внезапно встает, как живой, Кристофер с заляпанными мыльной пеной красными руками…
— Ты как нынче, Тиша?
Конфетка пытается как-то справиться со своим лицом.
— Голова немного болит, — отвечает она. — Ужасно яркое солнце. Как долго зарастали копотью оконные стекла Каролины? Ведь не были же они так грязны при последнем ее визите сюда — или были? И неужели в этой комнате всегда стоял такой запах?
— Прощения просим, Тиш. Я еще не успела подмыться.
Каролина относит фаянсовый тазик за кровать, более-менее укрывая его от взглядов гостьи. И склоняется над ним, приступая к выполнению противозачаточного ритуала: наполняя тазик водой, раскупоривая бутылочки с отравой. Конфетку, наблюдающую, как подруга беззастенчиво задирает одной рукой подол измятой сорочки, уже держа в другой «спринцовку» с головкой из старого тряпья, пробирает дрожь. Ягодицы Каролины, покрытые ямочками и изгвазданные семенем, кажется, стали полней против прежнего.
— Вот ведь докука, верно? — бормочет, опускаясь на корточки, Каролина.
— Ммм, — отзывается Конфетка и отворачивается. Сама она уже довольно давно — собственно, со времени переезда на Прайэри-Клоуз, — процедуры этой не исполняла. Когда Уильям остается у нее на всю ночь, об этом и думать нечего, а когда не остается… что ж, тогда она подолгу, подолгу отмокает в ванне. Погружаясь в теплую, чистую воду, слегка раздвигая ноги под белым покровом душистой пены, она, уж наверное, прочищается настолько, насколько это возможно.
— Все, почти закончила, — сообщает Каролина.
— Не спеши, — отзывается Конфетка, гадая, не стоит ли в самую эту минуту Уильям у двери их любовного гнездышка. Она глядит на простынку, легко колеблемую теплым ветерком, — пятна, поблескивающие на ее ткани, уже поблекли, обретя сходство с улиточьим панцирем. Боже мой, до чего же грязна эта тряпка! Конфетку одолевает стыд: она каждую неделю оставляет в парке едва-едва использованные простыни, а Каролине приходится спать и работать на этой старой ветоши! «Вот тебе почти новые простыни, Кэдди, — их только простирнуть немного и…». Нет, об этом и думать-то стыдно.
Каролина отволакивает тяжелый тазик к окну. И по пояс скрывается за волнуемой ветром простынкой, обращаясь в подобие призрака.
— Поберегись, — шаловливо мурлычет она и беззаконно сливает грязную воду по стенке дома.
— Мне страх как хочется рассказать тебе, — начинает она несколько минут спустя, уже сидя полуодетой на голом матрасе и расчесывая волосы, — про моего нового клиента, постоянного — ну, во всяком случае, я с ним уже четыре раза встречалась. Тебе он понравился бы, Тиша. Уж такой воспитанный.
И Каролина приступает к рассказу о своих встречах со степенным, серьезным мужчиной, прозванным ею «Пастором». В жизни любой проститутки таких мужчин что грязи, ничего нового рассказ ее не содержит. Конфетке с трудом удается скрывать нетерпение, она уверена, что знает конец этой истории.
— А потом он затащил тебя в постель, так? — подсказывает она, желая поторопить Кэдди.
— Нет! — восклицает Каролина. — Тут-то самая странность и есть!