– По-моему, ты занимаешься бездарным делом, Джо, тебе не кажется?
– Не мешай, Роджер, отойди. Пожалуйста, – сказал Джо спокойно, без намека на угрозу, словно просил напарника по игре в гольф отойти на пару ярдов, чтобы можно было свободно размахнуться. – Просто подвинься немного, ладно?
– Это обойдется тебе в некоторую сумму, Джо. Если можно так выразиться. Не считая того, что придется давать неприятные объяснения. На твоем месте я бы на этом закончил, ты славно потрудился. Говорю тебе как друг.
– Чем раньше ты отойдешь, тем скорее я закончу. Это моя машина, и я могу делать с ней что хочу. В данный момент мне хочется немножечко ее расколошматить.
Подошел Паргетер и встал рядом с Роджером.
– Почему бы тебе не отдохнуть, Джо?
– Слушайте, ребята, я знаю, что вы желаете мне добра, но вы только затягиваете дело, понимаете вы это или нет? Просто помолчите и дайте мне закончить. Я управлюсь за пару минут, не больше.
– Она что, не желает заводиться? Или еще в чем дело? – поинтересовался Паргетер.
– Это не машина, – последовал ответ. – Теперь отойдите-ка, не заслоняйте свет.
Роджер с Паргетером вернулись к Грейс. Джо разнес вторую фару, недолго постоял, размышляя, за что приняться дальше, и ударил по ветровому стеклу. На сей раз осколки стекла со звоном посыпались на асфальт. Роджер оставил Паргетера с Грейс, а сам вернулся в дом. Происходящее перестало его волновать. Стоило бы, наверно, остановить Джо, но все это было не слишком серьезно. Вместе с тем в душе его зрела неудовлетворенность. Не раз, сколько ему помнилось, он собирался кое-что рассказать Джо о своих отношениях с Элен и даже, может быть, попросить у него совета. Но теперь он понял, что не знал бы, как подступиться к нему с таким разговором. С американцами невозможно было говорить о чем-то более серьезном, личном, чем бейсбол, если ты не учился на одном с ними курсе в Йельском университете или не носил отличительный знак «Фи Ипсилон Каппа».
На полутемном крыльце кто-то стоял. Поскольку Роджер уже не раз этой ночью сталкивался с Молли Эткинс, то сейчас он почти сразу узнал ее смутный силуэт. Это была она. Молли стояла пошатываясь и то и дело хватаясь за столб; в руке у нее была бутылка. Не говоря ни слова, она протянула бутылку Роджеру. Роджер принял ее и отпил глоток.
– Большое спасибо, – поблагодарил он. Он сделал шаг к двери, но тут из дома донесся восторженный рев многих глоток, видно вдохновивший Джо, который с удвоенной энергией заработал трубой. Кроме страдальческого звона разлетающегося стекла, кругом стояла тишина. Ночь была тихой и просторной. Роджер повернулся к Молли и взял ее за руку.
– Не хочешь ли подышать свежим воздухом?
Молли дернулась, будто у нее подвернулась нога, и опять навалилась на Роджера; ее длинные бусы, похожие на окаменелые птичьи яйца (или их отвратительная керамическая имитация), больно впились ему в живот.
– Господи, да ты совсем на ногах не держишься. Идти можешь?
– Если ты имеешь в виду, что я вдрызг пьяная, то ты прав. Но это ничего не значит. – Она снова сделала попытку идти, как показалось Роджеру давшуюся ей с трудом. – У меня стандартный размер ноги, но вот не могу подобрать себе какую-нибудь обувь: я затем и выходила. Постой так минутку. – Уцепившись за него одной рукой, она наклонилась и сняла с ноги босоножку на высоком каблуке.
– Если другую ты оставила в машине Джо, сомневаюсь, что теперь ее можно будет надеть.
С обстоятельностью, свойственной, как устало заметил себе Роджер, человеку в ее состоянии, она принялась объяснять:
– Я не оставила ее в машине Джо, потому что приехала в этот дом на другой машине. Это Грейс приехала сюда в его машине, то есть с Джо; а я приехала сюда не с ним, а с Элом, в его машине.
С той стороны, где Джо крушил машину, донесся резкий удар и скрежет, словно кузов пробили насквозь. Роджер повел Молли прочь, заставил ее свернуть за угол, что далось ему не без труда. Молли незачем было так напиваться, говорил он себе, но как такое допустили? Пьяные женщины наводили на Роджера тоску, потому что становились или невыносимо беспомощны, или беспричинно агрессивны. Вообще, ему не доставляло никакого удовольствия возиться с женщиной, когда она вот так теряла способность контролировать себя.
Молли прервала его размышления:
– По крайней мере, он вытворяет такое только с вещами. А с людьми он всегда спокойный и добрый. Как-то он разнес водонагреватель – такой был взрыв! Он сам не ожидал и ужасно испугался, как бы кто не пострадал.
– О ком ты? – Ему удалось прислонить ее к достаточно крепкому дереву, и теперь он не видел необходимости разговаривать с ней – ни о чем.
– Я о Джо. Такие люди, как он, на вес золота. На наш с тобой вес. А учитывая, какой вес у тебя, это еще то количество. Ты не считаешь, что сегодня мы неважно вели себя по отношению к нему? Как думаешь, что произошло?
– Но он крушит свою машину.
– Знаю. Я об этом и говорю. Ты считаешь, это просто ребячество? Что если бы он, допустим, перепихнулся со мной или еще с кем, развлекся бы за наш счет, это было бы правильней? Нормальней?
– Слушай, если собираешься говорить в таком духе…
Она вцепилась в его рукав, прихватив и рубашку, и кожу, причем вцепилась с поразительной силой. «Не так крепко, дорогая…» – едва успел проговорить он, как она повалила или, вернее, толкнула его на землю; он успел только подумать, что лучше бы он сидел, легче было бы падать. Похоже, американкам не свойственно прибегать к каким-то там ухищрениям, они предпочитают действовать решительно, без долгих слов. Что до него, то он больше предпочитал откровенную готовность отдаться, нежели откровенное желание взять, исключая теоретически таких женщин, которые явно не стремились делать какие-либо шаги ни в том ни в другом направлении.
– …близится время, когда не сможешь получить того, чего хочешь…
Что она там бормочет? Сюзан Клайн заигрывала в силу своей двойной еврейско-американской склонности к риску (и, как следствие, агрессивности). Ее молодость – всего лишь временная фора по сравнению со столь фундаментальным преимуществом.
– …лучше, когда люди вроде нас с тобой стараются использовать первую же возможность…
Она прислонилась к нему, но не с тем, чтобы доставить ему удовольствие, а словно бы откинулась на спинку вынесенного на улицу дивана, и он с негодованием воспринял столь утилитарное к себе отношение. Вообще все ее повадки напоминали поведение нимфоманки, не особенно привлекательное по причине ее далеко не первой молодости. Не будь Элен хотя бы из обыкновенного приличия очень вежливой с ним, если не сказать милой, он бы никогда не допустил всего того физического унижения, которое испытал этим вечером. В конце концов, он ведь ее гость.
Молли дотронулась до его лица теплой сухой ладонью.
– …не должны ли люди в нашем положении быть добрее друг к другу? Что скажешь, Роджер?