И я почувствовал, что мы куда-то пошли. Сквозь клетчатый платок не было видно ни черта, и мне ничего не оставалось делать, как улечься на бок и слушать Шрёдера и Манфреди. То ли от количества сожранной форели, то ли от необъяснимого предвидения, но я не испытывал ни малейшего волнения, ни испуга, ничего такого, что могло бы меня вывести из равновесия. Кажется, что я даже был немножко рад тому, что со мной случилось...
— Да, конечно, Кот роскошный! И вес, и размеры... — восхищенно проговорил Манфреди таким тоном, будто мой большой вес и мои нестандартные размеры — дело его рук и предмет его личной гордости.
— И тем не менее, чтобы сделать из него настоящего ДИКОГО РУССКОГО КОТА — ГРОЗУ СИБИРСКОЙ ТАЙГИ, нам придётся над ним еще немало поработать, — кряхтя, сказал Шрёдер. — Кстати, неплохое название для новой породы — «Гроза Сибири»...
— Отличное название! — подхватил Манфреди. — Точно! Из него нужно делать подлинного ВАЛЬДВИЛЬД-КАТЦЕ!..
Это у них так по-немецки называется дикий лесной Кот. Я об этом узнал еще от вице-консульской Нюси. В секунды восторженного оргазма она кричала мне: «Ты — мой Бог! Ты — Вальдвильдкатце!!! Я умираю!..»
Правда, потом я случайно узнал, что в эти мгновения Нюся кричит такое любому Коту, которому она была не в силах отказать.. Но это отнюдь не умаляло ее достоинств, а лишь делало ее еще более привлекательной. С Нюсей даже самый плюгавый Кот чувствовал себя половым гигантом!
Тэк-с... Значит, они хотят из меня сделать, во-первых, «настоящего русского», а во-вторых, к тому же — «дикого»... Забавно! Интересно, как они представляют себе «настоящего дикого русского Кота»? С рогом на лбу и с серпом и молотом на груди? Или еще как-нибудь позатейливее? Ну, прохиндеи...
И тут, слышу, Шрёдер спрашивает у Манфреди:
— У тебя сохранились координаты того старика, который делал нам документы на «русскую гончую»?
— Конечно. Я только не уверен — сохранился ли сам старик.
— А что с ним могло случиться?
— Эрих, просчитай ситуацию хотя бы на ход вперед! Если этот старик в сорок пятом году в Потсдаме убежал из Красной Армии в чине старшего лейтенанта, то сколько ему может быть сейчас лет?
— Семьдесят пять... Восемьдесят.
— Согласись, что это превосходный возраст для тихого перехода в другой мир. Мы уже год о нем ничего не слышали. Вариант номер два: старик жив и здоров, но сидит в тюрьме. Может быть?
— С чего бы это? — удивился Шрёдер.
— Да, правда! — развеселился Манфреди. — С чего бы это?! Старик всего пятьдесят лет занимался мошенничеством и только лишь шесть раз сидел во всех тюрьмах Европы! За что бы это его сажать в седьмой раз?!
— Верно... — задумчиво согласился Шрёдер. — А какие он тогда сделал документы на русскую гончую! Экстра-класс!.. Жаль, что она сдохла по Дороге в Лос-Анджелес у этого американского актера... Ты не помнишь, как его звали?
— Нет, Эрих. Я помню только то, что ее смерть — на твоей совести. Это ты все время орал, что у русской гончей должен быть втянутый живот, и колол ей витамины вместо того, чтобы дать кастрюлю нормального супа. А этот голливудский дурачок даже понятия не имел, какой живот бывает у настоящей русской гончей!..
Тут я почувствовал, что мы остановились, и Шрёдер опустил мою клетку на землю. А потом я услышал такие обиженные интонации в его голосе, что чуть было не стал его жалеть...
— Руджеро, Руджеро!.. — простонал Шрёдер. — Ты просто сукин сын после этого! Будто ты не знаешь, что когда начинаешь формировать «русскую гончую» из обыкновенной длинной и тощей дворняги с вытянутой мордой и таким чудовищным врожденным пороком позвоночника, что ее спина становится круглой, как у настоящей «русской гончей», — так можно ожидать чего угодно! Я лично думаю, что она скончалась от радостного удивления, когда узнала, что отныне будет жить не в мюнхенском Бергам-Лайме, а в лос-анджелесском Беверли-Хиллз...
— Господи! Какое счастье, что мы завязали с собаками и перешли только на кошек! — воскликнул Манфреди, и я услышал, как он стал открывать автомобиль. — Насколько они экономичнее собак, насколько тише, насколько удобнее в транспортировке...
Я почувствовал, как Шрёдер наклонился к клетке и снял с нее тряпку. Холодное желтое солнце ударило меня по глазам. От неожиданности и пережора я икнул и увидел, что автомобиль Шрёдера и Манфреди (куда там этой сволочи Пилипенко и придурку Ваське с их обосранным «Москвичом»!) стоит в узенькой прелестной улочке, совсем рядом с совершенно незнакомым мне входом в Английский парк. Я знал, что парк очень большой, но даже и не подозревал — насколько он велик. Я был свято убежден, что за это время мы дошли до другого конца города.
— Тем более что цены на собак сейчас во всем мире падают, а на котов и кошек — растут, — заметил практичный Шрёдер.
— По тем же причинам. По чисто экономическим соображениям, — сказал Манфреди и поднял мою клетку, чтобы поставить ее в автомобиль. — О, черт его побери!!! Какой он действительно тяжелый! Кошмар. Бедные кошки!.. Так повезем, или пусть поспит?
— Пусть на всякий случай поспит. На кой черт нам нужно, чтобы он запоминал дорогу!..
— А в привидения ты еще не веришь?! — расхохотался Манфреди и достал из-под сиденья небольшой кованый портфельчик.
— Нет, Руджеро. До этого я еще не дошел, — серьезно ответил ему Шрёдер. — Ho чем больше мы с тобой занимаемся кошками, тем чаще я начинаю задумываться над некоторой жутковатой фантасмагоричностью этих созданий. Мне иногда кажется, что мы у них — как на ладони. Вот посмотри на этого, например... Какой у него осмысленный взгляд, как он следит за твоими руками!..
— Ты кончишь в психиатрической клинике, — рассмеялся Манфреди. — Коты чрезвычайно любопытны, и то, что он следит за моими руками — в этом нет ничего удивительного.
Плевал я на люболытство! Еще бы мне не следить за руками этого Руджеро Манфреди! Я и не пытался этого скрывать...
С возрастающей тревогой я смотрел, как Руджеро Манфреди вынимал из портфельчика аккуратно уложенный одноразовый шприц, ампулу с прозрачной жидкостью, ватку и небольшую пластмассовую бутылочку с кнопкой на горлышке.
А то я не знал, что это такое! Когда в прошлом году у меня заболел Шура Плоткин воспалением легких, то к нам приходила молоденькая участковая врачиха и сама трижды в день делала Шуре какие-то уколы. И трижды в день я видел шприцы, иглы, ампулы, ватки...
Врачиха была прехорошенькой и лечила Шуру, как для себя. И не ошиблась в своих надеждах. Шура выздоровел и потом недели две день и ночь благодарил эту докторишку так, что мне иногда от их стонов и воплей хотелось с балкона выпрыгнуть. Так они меня достали своими благодарностями друг другу: Шура — докторишке за то, что она его вылечила, а докторишка — Шуре за то, что тот выздоровел...
Поэтому я очень хорошо знаю, что такое шприц и ампула!
И если эти два жулика собираются сделать мне укол и усыпить меня — я им сейчас покажу, что такое действительно НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ КОТ, который всю свою жизнь — от рождения и до смерти — только и делает, что борется за свое существование!