Фридрих нажал красную кнопку, и она вдруг засветилась изнутри мягким слабым розовым светом.
— Вот теперь мы с тобой под охраной специального отдела нашей грюнвальдской полиции. И пока мы с тобой не нажмем вот эту голубую кнопку, к нам сюда никто не сможет проникнуть. Ну уж если ухитрится все таки, его здесь уже будут ждать очень решительные ребята из этого специального отдела. Я надеюсь, что именно таким способом сумею сберечь и знакомого тебе Матисса, и Пикассо, и Дюрера, и Сезанна, и еще многих и многих... И ряд работ Эгона Шиеле — я его очень люблю! Прелестный был немецкий художник начала века. Я тебе его потом обязательно покажу. Поразительно современен! Да мало ли что хотелось бы уберечь от грязных, вороватых рук... Мы с тобой смотаемся как-нибудь в наш фамильный замок на Ригзее. Я там устроил небольшой музейчик для местных жителей и туристов и изредка пополняю его за счет своей домашней коллекции...
— А что это за желтая кнопка? — спросил я.
— А эта кнопка — дань моей старческой трусости, — грустно сказал Фридрих. — Именно тебе я и хотел поручить эту желтую кнопку. Мне шестьдесят пять, и я прожил бурную и прекрасную жизнь! По сей день меня не покинуло ни одно желание молодого человека. К несчастью, мне уже недостает сил для исполнения этих желаний, и это меня безумно огорчает и старит еще больше!.. Знаешь, когда я почувствовал себя стариком? Когда три года назад особая летная комиссия отобрала у меня пилотское свидетельство, посчитав, что я и так на два года превысил свой возрастной летный ценз. И я был вынужден продать свой самолет...
— Ага!.. — подхватил я, лишний раз поражаясь своей догадливости. — И этой желтой кнопкой ты теперь вызываешь наемный самолет, как такси? Да?..
Я тут же понял, что «обгадился — по самое некуда!..», как говорил Водила. А ведь Фридрих не рассмеялся надо мной, не заржал, как это сделал бы Руджеро Манфреди, не ухмыльнулся, как Шура, не огорчился моей ошибке, как огорчились бы Таня Кох или Хельга. Вот что значит действительно воспитанный и высокообразованный Человек! Я же видел, каких трудов ему стоило сдержать улыбку, но он этого себе не позволил ни на миллионную долю секунды!..
— Нет, Кыся, — спокойно и мягко сказал мне Фридрих. — Наемный самолет я вызываю обычно по телефону. А эта желтая кнопка — для моментального вызова «Нотартца».
Это по-ихнему — «скорая помощь».
— А вот эти маленькие дырочки — переговорное устройство, — добавил Фридрих. — Как только мы нажмем желтую кнопку, нас тут же спросят: «Что с вами, герр фон Тифенбах?» Если я буду в состоянии ответить, они приедут минуты через четыре. Если я уже не смогу ответить, они примчатся сюда через две минуты. Не больше. К сожалению, последнее время я стал почему-то больше нервничать... Ночами, когда я остаюсь совсем один, в голову начинает лезть черт знает что — какая-то неясная тревога, мне становится трудно дышать... И в сердце вползает страх смерти!.. Страх, разрушающий разум, логику мышления, трезвость оценок... Я начинаю лихорадочно вспоминать всех, кто умер, не дожив до моего возраста, тупо подсчитываю, на сколько лет я пережил того или иного своего приятеля, и это, я чувствую, действительно приближает меня к смерти... Вот я и боюсь, что не успею нажать эту желтую кнопку. Пожалуйста, Кыся, если ты вдруг увидишь, что мне плохо... очень плохо, — нажми эту желтую кнопку и отключи полицейскую сигнализацию.
Значит, он тоже в какой-то степени обладает Нашим даром ПРЕДВИДЕНИЯ!.. А то откуда бы эти ночные нервные всплески, ужас надвигающейся смерти?.. Он недостаточно отчетливо понимает то, что ПРЕДВИДИТ, но на то он и Человек, а не Кот. Но зато какой Человек!
— Не беспокойся, Фридрих, — максимально спокойно сказал я. — Все сделаю вовремя. Тут, как говорят в России, «муха не пролетит»! А если ты почувствуешь себя неважненько (я сознательно употребил такое легкомысленное словечко — для успокоения Фридриха...) в гостиной или в кабинете, или в бильярдной, или в келлере?
— Эта кнопка продублирована во всех комнатах, ванных и туалетах, — смущенно улыбнулся Фридрих. — Я тебе потом все покажу. Да, кстати, ты не голоден? После «Тантриса» это совершенно нормальное явление.
— Нет, спасибо, — ответил я вежливо. — Как раз «Тантрисом» я абсолютно сыт.
И улегся на свою клетчатую постель, зазывно пахнущую польской сексапилочкой Баськой Ковальской. Фридрих присел передо мной на корточки, осторожно погладил меня за рваным ухом и тихо сказал:
— Ты даже не представляешь себе, Кыся, как я тебе благодарен за сегодняшний вечер... А теперь я пойду приму душ. Не возражаешь?
— Нет, — муркнул я ему в ответ и с жалостью проследил, с каким трудом он разогнулся и выпрямил ноги.
Фридрих ушел в ванную, а я лежал и думал, что сыт не только «Тантрисом», но и всей рухнувшей на меня сегодня информацией — и той, которую я сам ПРОЧУВСТВОВАЛ, и той, которую слышал от Дженни, да, пожалуй, и той, которую только что мне грустно поведал Фридрих...
Как же мне связаться с Рэксом?! Неужели он не догадается внушить своему Человеку, что меня следовало бы навестить? Догадался же он позвонить Шрёдерам!.. После той чудовищной ночи на автобане, ей-богу, я вправе рассчитывать хотя бы на небольшое внимание немецкой полиции...
Теперь самое главное — не упустить момент вероятного взрыва! Точнее, момент попытки убийства Фридриха. Естественно, что Фридриху я даже слова про это не вымолвил! Хватит того, что он сам что-то ощущает и пребывает в достаточно нервном состоянии. Не хватает еще мне подливать масла в огонь...
Как его оставишь в таком состоянии, рядом с этими суками? Мало мне было своей российской преступности, — я теперь, кажется, и в немецкую вляпываюсь...
Ладно, разберемся. Значит, эти гады хотят взорвать Фридриха в то время, когда он в Рождественскую ночь станет запускать в небо эти огненные штуки...
Стоп! Стоп!.. Стоп!!! В какую ночь — в Рождественскую или Новогоднюю?! Вот где нельзя завалить ухо! Ведь еще Таня Кох говорила, что между Рождественской ночью и Новогодней — вроде бы целая неделя... Вот, елки-палки, где можно пролететь, «как фанера над Парижем»!..
Как бы не вышло, что я буду готовиться к взрыву в Новогоднюю ночь, а он раздастся в нашем доме на неделю раньше — в Рождественскую.
Завтра же выяснить, сколько суток осталось до Новогодней ночи, а сколько до Рождественской! Господи, да у нас в Петербурге ни одному Коту в голову не придет даже думать, которая из этих ночей раньше и чем они вообще отличаются друг от друга!.. А здесь вот — приходится. И не просто так, из пресловутого Кошачьего любопытства, а ради спасения Человеческой жизни и самого себя — я же буду рядом с Фридрихом в момент взрыва. Да хотя бы ради того, чтобы Моника фон Тифенбах-Хартманн не умерла от «разрыва сердца» на могиле своего отца...
Честно говоря, после всего того, что я сегодня услышал под столом «Тантриса» от Дженни, — я совершенно не против взрыва. Только взрыв этот должен произойти чуточку раньше, чем Фридрих запустит свою первую ракету в ночное праздничное небо. И совсем, в другом месте. Ну совершенно не там, где рассчитывают это сделать Гельмут Хартманн и Франц Мозер...