— Послушайте меня! Вы ничего не понимаете! У меня сегодня такой день!
— Какой? — подозрительно спросил Бережковский.
— Сегодня полгода со дня операции. И вы представляете — рентген и все анализы показали, что у меня нет опухоли, вообще нет! У меня все чисто! Вы понимаете?!
— Вот и замечательно! Вылетай, мы это отметим!
— Вы ничего не поняли, ни-че-го!
— То есть?
— Я вылечилась вашим голосом! Понимаете? Мы с вами разговаривали каждую неделю, и ваш голос меня вылечил!
— Так тем более!
— Вот именно — тем более я не имею права к вам приближаться. Если я прилечу — ну сколько продлится наш роман? Сколько у вас была эта последняя — как ее? — Полонская?
Бережковский насторожился:
— А с чего ты взяла, что у меня была Полонская?
Ее голос улыбнулся:
— Вы же мне сами говорили еще тогда, в начале наших разговоров, что вам каждый день звонит какая-то Полонская. А потом перестали об этом говорить. А потом я прочла, что в вашем фильме «Мужчина к Новому году» Алина Полонская играет главную роль. Ну так сколько же длился ваш роман? Месяц? Два? Признавайтесь!
— Ты опасная женщина, — помолчав, сказал Бережковский. — Но я готов рискнуть. Собирайся и вызывай такси! У тебя вылет через два часа.
— Вы все еще не понимаете, Андрей Петрович. Я держусь на вашем голосе! Ваш голос меня лечит, он останавливает метастазы. Как же я приеду? Ведь я вас знаю. Буквально наизусть знаю. Сколько может продлиться наш роман? Ну, неделю, ну — две. А потом — все… Вы слышите, Андрей Петрович? Алло! Андрей Петрович!..
— Я здесь, — глухо отозвался Бережковский.
— Почему вы молчите?
— Я думаю.
— О чем?
— Неужели я такой мерзавец?
— Я этого не сказала. Просто вы увлекающийся человек. И для вас женщины как сюжеты. Сегодня увлеклись одним, а отписали его — и все, в сторону. В какой пьесе вы так сказали? В «Любви-убийце», помните?
— Но это не я! Это мой персонаж…
— Перестаньте! Даже Чехов всех своих персонажей писал с себя самого! Знаете, у кого я это вычитала?
— Знаю, — уныло сказал Бережковский, — у Бережковского. Этот засранец все написал, все!
— Ну зачем вы так о себе? Я вам не разрешаю. Я вас люблю.
— Так приезжай!
— Я не могу. Это будет самоубийство. Вы хотите меня убить?.. Алло!
Бережковский, не отвечая, выключил видеомагнитофон, и стоп-кадр с изображением Елены исчез с экрана.
— Алло, Андрей Петрович! — просила телефонная трубка.
Глядя на пустой экран, он сухо ответил:
— Да, я слушаю.
— Не бросайте меня! Пожалуйста! Я не смогу без вас жить! Вы слышите, Андрей Петрович?!
— Я слышу…
Хотя на самом деле он уже начал заниматься своими делами — держа одной рукой трубку, включил компьютер, поставил на плиту джезву, засыпал в нее кофе…
— Вы меня не бросите, правда? — просила Елена со слезами в голосе. — Я прошу вас! Хотя бы раз в неделю пять минут вашего голоса, а? Андрей Петрович! Пять минут! Ну пожалуйста! Ну что вам стоит?
— Конечно, конечно. О чем разговор! — отвечал он без всякого выражения, продолжая заниматься своими делами. — Мы будем созваниваться.
— Правда? Вы обещаете?
— Я обещаю. Конечно. А сейчас…
— Я знаю. Вам нужно работать. Я не смею вас держать… Только скажите: я могу позвонить вам через неделю? Хотя бы на две минуты! Только услышать…
— Да, звоните…
— Простите меня! Я знаю, что я вас огорчила. Но поймите меня!..
— Я понимаю, понимаю. Позвоните через неделю.
— Можно, да?
— Можно. Будьте здоровы. Всего…
Нетерпеливо положив трубку, он снял с плитки закипевший кофе, налил себе в чашку. Посмотрел на портреты Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен, снял их один за другим со стены и порвал на куски.
Прошло полгода. Весна сменила зиму, лето сменило весну. В конце сентября Бережковский прилетел с юга в Москву. Он был строен, подтянут, в южном загаре и модном летнем «хакисафари». Студийный микроавтобус с надписью «МОСФИЛЬМ» привез его домой, следом грузчики вынесли из машины его легкий дорожный сак и тяжелый музыкальный автомат из тех, которые в США стоят во всех уличных забегаловках и пиццериях. Идя за Бережковским, понесли его в дом.
А Бережковский повел их прямиком в свою мансарду и, даже взбегая по ступенькам к двери этой мансарды, энергично говорил по мобильному:
— Старик, я покрылся загаром, как Бисмарк в Биаррице! И чувствую себя великолепно! А знаешь почему? — И грузчикам: — Сюда ставьте, к стенке. Вот так. Спасибо. Там еще монтажный стол…
— Сейчас принесем, — сказали грузчики и ушли.
А Бережковский, расхаживая по студии с телефонной трубкой в руке, раздвигал шторы, открывал окна и дверь на балкон-террасу и говорил при этом:
— Потому что я теперь сам снимаю, сам! Как режиссер! Раньше я презирал режиссеров. В конце концов, кто они такие? Это мы, драматурги, — архитекторы и авторы фильмов и пьес. А они кто? Просто подрядчики, исполнители работ. Причем чаще всего — плохие. Мне еще Фрид и Дунский — ты помнишь их? первоклассные были сценаристы! — еще они мне говорили: любой фильм — это кладбище сценария. И я все эти годы презирал режиссеров. Торчать на площадке и часами ждать, пока осветители, тупые с бодуна, поставят свет. А реквизиторы соберут реквизит. А оператор переждет тучку в небе. Да удавиться можно!.. Но! Оказывается, и Феллини, и Коппола, и Стоун были абсолютно правы, когда из сценаристов перешли в режиссеры. Это такой кайф, старик! Такой кайф! Собрать вокруг себя талантливых людей, которые работают на тебя, приносят тебе свои идеи, а ты решаешь, что брать, а что нет. Очень здорово! Теперь я понимаю вас, министров: власть вкуснее хлеба! Верно я говорю?
— Нам нечего посылать в Венецию, — ответил ему мужской голос. — Ты успеешь к фестивалю?
— Не знаю. Я не хочу спешить. Я хочу сделать фильм Бережковского. А фестивали никуда не денутся…
— Не выпендривайся, — попросил голос.
— Почему? Почему Сережа Соловьев может выпендриваться и снимать по два года, а я нет? Говорухин может выпендриваться, Абдрашитов может выпендриваться, Кончаловский и Михалков могут выпендриваться, а Бережковский не может?
— Мне сказали, ты снимаешь свою жену…
Распаковывая саквояж и раскладывая по местам ноутбук, несессер и прочие вещи, Бережковский ответил:
— Да, снимаю! В главной роли! А что в этом? Феллини снимал свою Джульетту Мазину, Кончаловский — вообще всех своих жен, в каждом фильме — новую, Сережа Соловьев, наоборот, — одну Таню Друбич во всех фильмах, а Бережковский — свою жену в своем первом фильме! И между прочим, неплохо получается! А знаешь почему? Потому что у меня с ней роман! Да, с собственной женой, можешь себе представить? И это замечательно!