— Давай, кавалер, — свирепо сказал она, — не то нашлепаю.
Она повернулась к Тоду.
— Не люблю людей, которые не пьют. Это не по-компанейски. Они смотрят на всех свысока, а я не люблю людей, которые смотрят свысока.
— Я не смотрю свысока, — сказал Гомер.
— Нет, смотришь. Я пьяная, а ты трезвый и смотришь на меня свысока. Подумаешь, цаца какая.
Он открыл рот, собираясь возразить, но она влила в него коньяк и зажала рот ладонью, чтобы он не выплюнул. Часть коньяка вышла через ноздри.
Он утерся, по-прежнему не разворачивая салфетки. Фей заказала еще один коньяк. Когда его подали, она снова поднесла стакан к его рту, но на этот раз он сам взял стакан и добровольно проглотил жидкость.
— Вот это я понимаю, — засмеялась Фей. — Молодец, теля.
Чтобы дать Гомеру передышку, Тод пригласил ее на танец. Когда они вышли на площадку, Фей попыталась оправдаться:
— Это высокомерие меня просто бесит.
— Он тебя любит, — сказал Тод.
— Да, знаю, но он такая квашня.
Она начала плакать на его плече, и он обнял ее очень крепко. Он пошел напропалую:
— Живи со мной.
— Нет, солнышко, — сказала она сочувственно.
— Пожалуйста, пожалуйста… один раз.
— Не могу, родной. Я не люблю тебя.
— Ты работала у миссис Дженинг. Притворись, что это — у нее.
Она не рассердилась.
— Это было ошибкой. И потом, там — другое дело. Я всего несколько раз ходила по вызову — чтобы расплатиться за похороны… и там ведь совсем незнакомые. Понимаешь?
— Да. Но прошу тебя, милая. Я больше не буду к тебе приставать. Я сразу уеду на Восток. Будь доброй.
— Не могу.
— Почему?..
— Ну не могу. Не сердись, родной. Я не дразню, я просто не могу так.
— Я тебя люблю.
— Нет, зайчик, не могу.
Они дотанцевали, не произнеся больше ни слова. Он был благодарен ей за то, что она так хорошо себя вела и не пыталась поднять его на смех.
Когда они вернулись к столу, Гомер сидел все в той же позе. В одной руке он держал сложенную салфетку, в другой — пустой стакан из-под коньяка. Его беспомощность невыносимо раздражала.
— Фей, ты права насчет коньяка, — сказал Гомер. — Это прекрасно! Ух!
Он описал стаканом маленький круг.
— Я бы выпил виски, — сказал Тод.
Гомер сделал еще одну мужественную попытку поддержать общее настроение.
— Гарсон, — крикнул он официанту, — еще выпить.
Он тревожно улыбнулся им. Фей расхохоталась, и Гомер приложил все силы, чтобы засмеяться вместе с ней. Но она вдруг оборвала смех, и, обнаружив, что он смеется один, Гомер перевел смех в кашель, а затем спрятал кашель в салфетку.
Она повернулась к Тоду.
— Ну, что ты будешь делать с такой квашней?
Заиграл оркестр, и Тоду не пришлось отвечать.
Все трое повернулись и стали слушать колыбельную, которую исполнял молодой человек в облегающем бальном платье из красного шелка.
Ты плачешь, малышка,
Ты за день устал,
Почему ты горюешь, я знаю.
Кто-то мишку у тебя отобрал,
Засыпай поскорей, баю-баю…
У него был мягкий вибрирующий голос и жесты зрелой женщины, нежные и замирающие на половине, как нечаянная ласка. Его номер вовсе не был пародией: он был слишком умерен и безыскусствен. В нем отсутствовала даже театральность. Этот смуглый молодой человек с тонкими безволосыми руками и мягкими круглыми плечами, который напевал, покачивая воображаемую колыбельку, и впрямь был женщиной.
Когда он кончил, ему долго хлопали. Молодой человек встряхнулся и снова стал артистом. Он запутался ногой в шлейфе, словно не привык к нему, вздернул юбки, чтобы показать парижские подвязки, и зашагал прочь, качая плечами. Это подражание мужчине было беспомощным и непристойным.
Гомер и Тод захлопали ему.
— Не выношу педов, — заметила Фей.
— Как все женщины.
Тод сказал это в шутку, но Фей сердилась.
— Пакость, — сказала она.
Он хотел еще что-то добавить, но Фей уже взялась за Гомера. Желание его изводить, видимо, было у нее непреодолимым. На этот раз она так ущипнула его за руку, что он пискнул.
— Ты знаешь, что такое пед? — грозно спросила она.
— Да, — ответил он неуверенно.
— Ну, что? — рявкнула она. — Говори. Что такое пед?
Гомер съежился, словно розга уже была занесена, и умоляюще
посмотрел на Тода, который, пытаясь спасти его, складывал губами «гомо…».
— Момо, — сказал Гомер.
Фей разразилась хохотом. Но вид у него был такой убитый, что она невольно смягчилась и потрепала его по плечу.
— Это серость, — сказала она.
Он благодарно улыбнулся и сделал официанту знак принести еще по стакану.
Заиграл оркестр, и какой-то человек пригласил Фей танцевать. Не сказав ни слова Гомеру, она пошла за ним.
— Кто это? — спросил Гомер, не сводя с них глаз.
Тод притворился, будто знает человека, и сказал, что часто встречал его около Бердача. Это объяснение успокоило Гомера, но в то же время направило его мысли по новому руслу. Тод почти зрительно ощущал, как в голове его складывается вопрос.
— Вы знаете Эрла Шупа? — Да.
Гомер разразился длинной, сбивчивой речью о черной курице. Он поминал ее снова и снова, как будто только это и отвращало от Эрла и мексиканца. Для человека, неспособного к ненависти, ему удалось создать довольно отталкивающий образ курицы:
— А как она приседает и вертит головой — ничего отвратительнее вы не видели. Петухи выдрали все перья у нее на шее, гребешок превратили в кусок мяса, а ноги у нее все в струпьях и бородавках, и вы бы знали, до чего она мерзко квохчет, когда они бросают ее в курятник.
— Кто бросает, в какой курятник?
— Мексиканец.
— Мигель?
— Да. Он не многим лучше своей курицы.
— Вы были у них в лагере?
— В лагере?
— На горе.
— Нет. Они живут в гараже. Фей спросила: ничего, если один ее друг поживет в гараже — у него нет денег. А про кур и мексиканца я ничего не знал… Столько людей теперь без работы.
— Почему вы их не выгоните?
— У них нет денег, им некуда деться. Жить в гараже не очень удобно.
— Но раз они плохо себя ведут?