«Стихия фюрера – блицкриг, быстрые победы, – думал Илья, вставляя очередной лист в машинку, – “Майн кампф” учит завоевывать неполноценные народы, то есть нас, а вовсе не британцев. Не захочет он воевать с Британией, повернувшись спиной к Сталину. К тому же фюрер уверен, что нам, неполноценным, никто не поможет, наоборот, цивилизованная Европа и Америка будут безмерно счастливы, когда фюрер разгромит СССР. Между прочим, Сталин тоже так думает. Запад его ненавидит и хочет стравить с Гитлером, единственным надежным союзником. По-прежнему не приходит в голову простая мысль: если они хотят стравить СССР с Германией, тогда какого черта сами объявили Гитлеру войну?»
Илья перевел послание дуче целиком. Копию вложил в папку с расшифровками перехваченной диппочты германского посольства, подколол к стопке меморандумов, которые почти ежедневно приходили из Берлина в Москву, от статс-секретаря Вайцзеккера послу Шуленбургу.
Дешифровкой перехватов занимался седьмой отдел НКВД. Специалистов там катастрофически не хватало, они зашивались, работали сутками, так же как и оперуполномоченные немецкого подразделения ИНО, единственный фильтр, через который проходили эти бумаги. Две лишние странички ничем не отличались от десятков других, отпечатанных на такой же машинке, под такую же лиловую копирку. Правда, со стороны Вайцзеккера отправлять копию письма дуче, адресованного фюреру, в Москву своему приятелю Шуленбургу – поступок странноватый. Ну, тут уж, извините, все вопросы к Вайцзеккеру. А мы, со своей стороны, только можем ему спасибо сказать.
Илья усмехнулся. Столько усилий, риска, шпионских фокусов. Зачем? Чтобы глава государства получил вовсе не фальшивую информацию, а крохи реальной. Интересно, в какой-нибудь еще стране возможно нечто подобное?
На десерт, после текста письма Муссолини, Илья включил сведения из сводки Проскурова:
«Итальянский посол конфиденциально сообщил сотрудникам германского МИДа о растущем беспокойстве Англии перед большевистской опасностью. Венгерский посол в Лондоне утверждал, что Англия не прочь вместе с Германией выступить против СССР, считая Германию меньшей опасностью.
В европейских дипломатических кругах никто не сомневается, что Гитлер намерен решать русский вопрос. Гитлер не будет делить господство в Европе со Сталиным. России в Европе искать нечего».
Илья потянулся, размял шею. Проскуровский источник в германском МИДе работал исправно. Илья догадывался, кто это может быть, но пока не спешил с выводами, думал: «Источник из команды Риббентропа. Конечно, инициативщик, сейчас гонорары фиг организуешь. Человек отчаянный, но опытный. Не новичок, на связь вышел грамотно, не с НКВД, а с военной разведкой. Молодец, правильный выбор».
Никаких ссылок Проскуров не давал. Наверняка страховался, хотя как именно, Илья представить не мог. В любом случае отказаться от связи с источником для Проскурова было не меньшим риском, чем возобновить связь. Ясно, что очень скоро Хозяин прикажет реанимировать агентуру в рейхе. Никуда не денется, война на носу. На кого ляжет весь груз ответственности? На Проскурова, конечно. Именно его Хозяин обвинит в развале разведки. И попробуй тогда что-нибудь вякнуть в свое оправдание. Вполне разумно опередить события.
В папке НКВД его ждал очередной отчет советника Шнурре о завершающем этапе переговоров по торговому соглашению. «Советские поставки должны быть сделаны в течение восемнадцати месяцев и компенсированы германскими поставками в течение двадцати семи», – уточнял Шнурре.
Загибая пальцы, Илья подсчитал, что срок советских поставок истекает в июле сорок первого, а ответных германских – в мае сорок второго. Гитлеру на собственные обязательства плевать, поэтому дата май сорок второго ровным счетом ничего не значила. А вот июль сорок первого зацепил. Не понравилась Илье эта дата.
Нападать на Россию возможно только весной, сразу как просохнут дороги. Учитывая географию и климат, тянуть нельзя, чем больше теплых месяцев впереди, тем лучше. Скорее всего, нападет он в мае, но не сорок второго. Два с половиной года фюрер ждать не будет. Польша, легкая закуска, здорово разожгла аппетит. Или все-таки потерпит? За пятнадцать месяцев вытянет из России все, что прописано в соглашении. Сталин свои поставки не задерживает, выполняет и перевыполняет досрочно. Нефть, фосфаты, хромовая руда, железная руда. Если бы на территории СССР добывали урановую руду, она бы сейчас тоже поставлялась в Германию.
* * *
Ося очнулся в блиндаже, под грохот и визг снарядов, почувствовал тупую, ноющую боль с левой стороны груди. Он лежал на койке, под тяжелым тулупом. Открыв глаза, увидел в желтом свете керосинки женский силуэт, разглядел белую повязку с красным крестом на рукаве. Санитарка сидела вполоборота к нему и быстро двигала спицами. Он окликнул ее. Она улыбнулась, что-то сказала по-фински, кивнула на табуретку рядом с койкой. Приподнявшись, Ося увидел свою «Аймо», а рядом – небольшую толстую тетрадь.
С первых дней войны он таскал ее во внутреннем кармане куртки. Пытался вести дневник. Твердый серый картон обложки замарался брызгами кофе, получил несколько сигаретных ожогов, а исписанных страниц было пока меньше, чем чистых. За это время он успел накропать штук двадцать репортажей, взять десяток интервью, побывать в Варшаве, Брюсселе, Париже, Лондоне, Берлине, отснять километры пленки.
На дневник совсем не оставалось времени, лишь иногда ночью в какой-нибудь гостинице он выкраивал минут двадцать, царапал пером бумагу. Получался рваный пунктир, незаконченные отрывки на четырех языках – итальянском, английском, французском, немецком. Последнюю запись он сделал по-русски. «Я умер в Москве, 20 апреля 1916 года, мне было 11 лет. С тех пор я знаю, что страх смерти – всего лишь жалость души к телу».
В детстве он действительно пережил клиническую смерть, но никогда не вспоминал об этом. И вдруг почему-то в первую ночь в Хельсинки, в маленьком номере гостиницы «Кемп», уже в полусне вывел эти две фразы.
Пуля застряла точно в центре толстой тетради. Несколько минут Ося молча вертел в руках свой простреленный дневник. Санитарка встала, разожгла спиртовку, поставила чайник. Снаружи грохотало, из блиндажа строчило несколько пулеметов.
Вошел, пригнувшись, пожилой офицер, спросил по-немецки:
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, вроде жив.
Из-за пальбы приходилось говорить громко, и каждый звук отдавался в груди волной боли. Под расстегнутым тулупом офицера Ося увидел белый халат.
– Меня зовут Вяйно Парккали, я врач.
– Да, я уже понял, очень приятно. – Ося положил тетрадь, пожал крупную сухую кисть и представился.
Вяйно не отпустил его руку, стал считать пульс, потом поднес лампу к лицу, внимательно заглянул в глаза, спросил, щурясь:
– Боль за грудиной сильная?
– Не очень. Да я вообще в полном порядке. – Ося улыбнулся, опять взял свою простреленную тетрадь, поддел ногтем и вытащил застрявшую пулю. – Сохраню на память.