Зигмунд пригласил Абрахама на ужин и на заседание группы. Он, а также Марта и дети увидели в нем приятного человека, внушавшего доверие. Зигмунд поделился своим впечатлением с Мартой, когда та ожидала его в понедельник вечером:
– Полагаю, что Карл честный человек. Не только в личном, но и в научном отношении. Он весьма проницателен, и, хотя и не занимался психоанализом, он тем не менее понял природу и образ действия подсознания. Думаю, что он будет педантичным в лечении больных и в изложении материалов исследования и завоюет уважение в Берлине. Вряд ли можно найти лучшую кандидатуру, чтобы начать в Германии движение в защиту психоанализа.
В среду вечером Зигмунд хотел представить Карла Абрахама постоянным участником встреч и поэтому предложил не зачитывать рукописи, а провести обсуждение лекции Абрахама «О значении сексуальной травмы в детстве для симптоматологии раннего слабоумия», которая была представлена Германскому обществу психиатров во Франкфурте в апреле, а затем опубликована в медицинском журнале. Когда они подошли к вопросу о сексуальном просвещении, возник оживленный спор о том, какие сексуальные и анатомические знания сообщать детям и на какой стадии развития. Карл Абрахам внимательно слушал; в большой компании незнакомых он чувствовал себя скованным и ограничился короткими замечаниями.
Абрахам упомянул об интересе к археологии и египтологии, который он разделял с Карлом Юнгом в Бургхёльцли. До отъезда Карла в среду вечером Зигмунд взял две небольшие египетские статуэтки, купленные им в Риме, и тайком положил их в потрепанный чемоданчик Абрахама. Они расстались друзьями. Лишь один момент настораживал. Зигмунд высказался с большим уважением о Карле Юнге, Абрахам также восхвалял умение Юнга как психиатра и применение им психоанализа в целях терапии в Бургхёльцли, но затем добавил вполголоса:
– Полагаю, что вам, должно быть, говорили, что Юнг не принимает целиком вашу концепцию сексуальной этиологии неврозов.
– Да, он говорил о многих других возможных причинах неврозов. Но я уверен, что он в конце концов согласится. А между тем он один из столпов в нашем движении. Разве не так?
Абрахам отвел глаза в сторону, и это озадачило Зигмунда. Видя выражение его лица, Карл Абрахам сказал:
– Карл Юнг и я были близки друг к другу в течение двух лет, пока я жил холостяком в Бургхёльцли. Мы обедали почти ежедневно вместе и вели интереснейшие дискуссии. Когда я возвратился с женой, чета Юнг устроила дружеский прием у себя. Я выходил из дома чуть позже шести утра и редко заканчивал работу к семи–восьми вечера. Жена Юнга довольно часто навещала мою жену, зная, что та одинока в Цюрихе и у нее нет ни друзей, ни родственников. Это были весьма теплые отношения…– Карл Абрахам, растерянно покачав головой, продолжал: – Затем что–то произошло. Мы так и не узнали что. Она перестала навещать мою жену. Нас не приглашали больше к себе. Фрау Юнг нанесла визит, когда родилась моя дочь Хильда. Но потом отношения оборвались. Я не обнаружил какой–либо перемены в поведении Юнга в нашей совместной работе в госпитале. Но дружба, существовавшая между нами более двух лет, испарилась. Быть может, это наряду с другими причинами склонило меня к решению уехать из Цюриха. Моей жене там одиноко, а в Бургхёльцли мне некуда пойти. Профессор Блейлер долгие годы будет возглавлять больницу. Мы решили возвратиться в Берлин, где живет семья моей жены, и начать частную практику.
– Как странно! У Карла Юнга благородные сердце и разум. Несомненно, он тот, кто возглавит наше движение в Швейцарии. Вы знаете это, так как участвовали в первых заседаниях Цюрихского психоаналитического общества, на которых присутствовали двадцать врачей…
Лицо Абрахама покраснело.
– Верьте мне, профессор Фрейд, я не люблю говорить о личных или семейных делах. Насколько я знаю, в этом мире у меня нет врагов, и я не думаю худо о ком–нибудь. Но вы спросили, и я почел за лучшее предупредить вас.
И все же люди приходили, теперь все чаще из различных уголков света. Некоторые из них переписывались с Зигмундом год или два, рассказывая о своем энтузиазме, выспрашивая об узловых вопросах методики психоанализа. Зигмунд отвечал на все письма довольно пространно, поскольку считал всех корреспондентов своими учениками, которые жили вдали от него и не могли присутствовать на вечерних встречах в среду или на его субботних лекциях в Венском университете.
Доктор Максимилиан Штейнер явился ценным приобретением для группы и быстро завладел сердцем Зигмунда. Родившийся в Венгрии, он получил медицинскую степень в Венском университете, став специалистом по венерическим и другим кожным заболеваниям. Поскольку таких специалистов в Вене не хватало, доктор Штейнер имел большую практику. Он присоединился к группе в 1907 году. К началу следующего года он наблюдал, как Зигмунд ведет работу с группой молодых и бедных врачей, и выработал свой собственный план. На одной из встреч в среду вечером он спросил Зигмунда, может ли он поговорить с ним лично после встречи. Будучи моложе Зигмунда всего на восемь лет, он подчеркнуто относился к нему как к старшему.
– Профессор Фрейд, мне известно, что вы помогаете молодым врачам, занимающимся психоанализом. Это говорит о вашей доброте, но я полагаю, что такое бремя не должно лежать только на ваших плечах. Вам известно, я неплохо зарабатываю. В этом конверте несколько сот крон. Могу ли я положить его на ваш письменный стол и добавлять ежемесячно такую же сумму? Буду точен в своих обещаниях, эта сумма всегда будет в вашем распоряжении, когда вы почувствуете, что кто–либо из членов группы испытывает материальные трудности. Думаю, что найдутся и другие желающие помочь в меру возможностей.
Зигмунд пожал руку Штейнера, глубоко тронутый щедрым жестом.
Когда Шандор Ференци впервые вошел в кабинет, Зигмунд сказал сам себе: «Что за шарик этот человек!» Ференци был низкого роста – всего полтора метра, – круглоголовый и круглолицый, с выпуклым животом и оттопыренным задом. Скорее слабый мускулатурой, он был весь в движении, в разговоре он выкладывался физически, эмоционально и духовно. Он бывал попеременно то уродливым, то привлекательным.
Тридцатичетырехлетний Шандор Ференци был пятым ребенком в семье, где насчитывалось одиннадцать мальчиков и девочек. Его отец владел процветающей книжной лавкой и библиотекой в городе Миклош в ста километрах от Будапешта. Глава семьи издавал также оппозиционную газету, за что австрийцы отправили его на короткий срок в тюрьму в наказание за чрезмерный венгерский патриотизм. С книжной лавкой было связано объединение деятелей искусств, выступавшее в роли посредника, подбиравшего по просьбе городских властей музыкантов и других исполнителей, благодаря чему семья Ференци имела обширные связи с деятелями культуры. В какой–то мере неудачник, Шандор рано понял, что надо обратить на себя внимание. Вместо того чтобы идти напролом, он старался завоевать любовь старших и одновременно защищал младших. Книжная лавка играла такую же роль в воспитании, как семья. Шандор рос, поглощая книги, поступавшие в лавку. Подобно Отто Ранку, Альфреду Адлеру и другим молодым людям – членам кружка Зигмунда, он был ненасытным читателем. Получив аттестат зрелости в гимназии Миклоша, он выбрал Венскую медицинскую школу, получил в 1896 году медицинскую степень с удовлетворительной оценкой, поскольку в годы учебы тратил излишне много времени на сентиментальную поэзию и посещение дневных концертов. Он отслужил год в армии и в канун нового столетия вернулся в Будапешт, мечтая заняться неврологией.