— Ты мой любимый вампир, самый любимый! — ласково огладила она его по плечу. — Только немного трусливый вампир, не совсем качественный. Тебе больше предлагают, а ты не берешь. Возьми, а? Ну, зачем тебе работать, если я сама могу? Какая разница, кто домом занимается, а кто деньги добывает? Если у нас все хорошо, Саш? Главное, у нас любовь есть, правда? Может, будем просто любить друг друга, а не думать о всякой ерунде типа мужская роль, женская роль? Ну ее к черту, эту надуманную психологию, а?
— Да в общем, не в психологии дело… Все гораздо проще, Валь. Пойми, я же не свободен от обязательств в полном смысле. Мне хоть так, хоть этак, а все равно зарплата нужна. Ситуация, конечно, щекотливая, но…
— А, поняла. Тебе деньги нужны, чтобы помогать своей бывшей, да? И ты не можешь брать их у меня… Правильно, да?
— Ну, в общем…
— А почему ты ей должен помогать? Она что, сама себе на жизнь заработать не в состоянии?
— Не знаю. Может, и не в состоянии. После того, как я ушел… Всякое может быть, Валь. По крайней мере, я ни в чем не уверен.
— Беспокоишься о ней, да? Тревожишься?
— Да. Тревожусь и беспокоюсь. По-человечески.
— Вот же баба, а? Как она тебе сумела мозги скрутить. У меня, если бы я даже очень-очень захотела, все равно бы так не получилось. Это ж еще постараться надо…
— Не надо, Валь. Прошу тебя. Не заводись, мне неприятно.
— Ну, хорошо… Тогда так, Саш. И для этой ситуации я могу тебе предложить прекрасное решение. Обыкновенное, меркантильное, но безотказно действующее. Давай я выкуплю твое беспокойство и тревогу, а?
— Как это выкупишь, не понял?
— Да элементарно, Ватсон, за деньги. Мы ей дадим денег, чтобы она утешилась. И тогда ты не будешь тревожиться и беспокоиться. Только не смотри на меня так, Саш… Ничего ужасного я сейчас не произнесла, поверь. Я просто хочу, чтобы ты был свободен, совсем свободен. Чтобы вот тут… — сердито ткнула она ему пальцем в висок, — вот тут не было никакой тревоги… Потому что я очень люблю тебя, Саш! Я никогда никого так не любила, поверь мне! Я ж думала, вообще не умею… Иногда смотрю на тебя и пугаюсь своих эмоций — так и съела бы всего целиком…
Она потянулась к нему в порыве, обхватила руками за шею. Ладонь, спокойно лежащая на руле, слегка дернулась, и он произнес через довольный смешок:
— Тихо, Валюш, тихо, держи себя в руках, а то в кювете окажемся! Съешь, когда домой приедем, ладно?
— Ладно… А как насчет моего меркантильного предложения? Откупаться деньгами будем?
— Да при чем тут деньги, Валь.
— Э, не скажи. Это ты у нас такой… Самый последний и совестливый романтик на земле, а я давно в этом смысле не идеалистка. Да и время сейчас другое, знаешь. Сейчас о таких вещах говорить не стыдно, а вполне даже приемлемо. Любые вопросы решаются за деньги, Саш… И никому в голову не приходит жеманничать, строить оскорбленную мину на лице. Все, все выровнялось под деньги, а хочешь ты это принимать или не хочешь, уже никого не волнует. Я вот, например, жеманства терпеть не могу — ах, мы не такие, мы тонко чувствующие, мы сильно духовные!
— Валь… А если и правда — тонко чувствующие и сильно духовные? Я, например, уверен, что Маша никаких денег от тебя не возьмет.
— Почему — от меня? От тебя.
— Но ведь ты предполагаешь, что я у тебя их возьму?
— Ой, да какая разница, что ты к словам придираешься? Я ж тебе объясняю — ты сам себе ее надумал! Никакая она не чувствующая, а обыкновенная хитрая баба! А если хитрая, возьмет за милую душу, еще и в ножки поклонится!
— Нет, не возьмет.
— Возьмет!
— Нет…
Валя какое-то время молча глядела на дорогу, будто сдерживалась с трудом. Наверное, ее слегка раздражало его упорство. Потом повернулась к нему с ехидной улыбкой:
— Саш, я не понимаю, что происходит! Это что же, ты ею будто гордишься, да? Она, значит, духовная, а я меркантильная? Ты это хочешь сказать?
— Я ничего не хочу, Валь. Ты сама завела этот разговор. И он мне тоже не нравится, как и тебе. Поэтому давай не будем продолжать, ладно?
— Что ж, ладно… Не возьмет денег, и бог с ней. Мне-то что, я ведь как лучше хотела, чтоб ты не думал. Ты же все время думаешь о ней, да?
— Нет, все время не думаю.
— Не ври! Если сам себя ругаешь, такой, мол, сякой предатель-подлец, значит, уже думаешь. И чем больше думаешь, тем больше она для тебя становится бедненькой и несчастненькой. А заодно белой и пушистой. А я тогда кто, получается? А? Если она — белая и пушистая, то я тогда кто?
— Валь, прекрати, опять мы барахтаемся в этой теме. Мы же решили, что не будем больше об этом говорить. Пусть время пройдет…
— Нет уж, давай поговорим, нечего на время уповать! Согласись, ведь есть доля правды в том, что я сказала?
— Ну, в общем… Но разве я и впрямь не подлец-предатель, как ты говоришь? Предатель и есть. Сбежал как-то… Трусливо совсем, ничего не объяснил.
— Нет, не трусливо. Наоборот, все правильно. Знаешь, я давно на свете живу… И давно поняла, что все решать надо именно так, обрывать ниточки резко и сразу. Не мучить себя и партнера, не давать надежд. Потому что надежда оттягивает назад, в переживание, мешает восстановлению сил. Это, знаешь, как в колодец падать. Или ты бьешься об его стенки, достигая дна, или падаешь на дно целеньким. А целенькому, не убитому, гораздо легче от дна оттолкнуться и наверх выплыть. Нет, если резко и сразу, это гораздо гуманнее, чем…
— Ой, давай насчет гуманности помолчим, ладно? — перебил он ее немного раздраженно. — Ты просто Машу не знаешь, Валь!
— Да я, собственно, и не стремлюсь… Зачем мне ее узнавать, обойдусь без такого счастья! И тебе тоже советую — уж определись как-нибудь между нами.
— Так я определился, ты же знаешь.
Дальше ехали молча. Валя надулась, отвернула лицо к окну, ветер трепал выбившиеся из прически пряди. Он прибавил скорости — новенькая «БМВ» того и ждала, полетела резво, будто расплющивая под собой дорогу. Скоро поворот в их коттеджный поселок…
— Валь… Давай помиримся, пока домой не приехали. Чего ж дома зря время на обиды тратить?
Она хохотнула, повернулась к нему с улыбкой. Протянула руку, ласково дотронулась кончиками пальцем до подбородка:
— Давай…
* * *
— …Ой, Маш… Чуть не проглядела тебя! Чего так долго?
Она вздрогнула, пройдя мимо скамейки у подъезда. Викин голос ударил в спину, заставил остановиться. Оглянулась.
Сидит. Собралась кулём, — ручки на коленочках, нахохлилась, будто замерзла или нервничает. Или боится чего. Если боится, зачем притащилась?
— Привет, Вик. Ты же знаешь, я до шести на работе.