Вот черт, как теперь к нему подобраться? Отступать пришлось очень быстро.
– Боишься? Стой, козлина, ты уже труп! – Постоянно что-то крича, Макс преследовал меня по всей поляне. Так мы могли бы бегать довольно долго, но я забежал за Беззубого бугая и встал за ним. Тот все еще держался за изувеченный рот и раскачивался из стороны в сторону. Дальше все происходило, как в замедленном кино. Я схватил Беззубого за волосы и, отклонив его голову назад, хотел перерезать ему глотку. Но мешались руки, закрывающие рот, что я по тупости или несобранности своей не учел, поэтому резанул не по горлу, а по рукам. Обезумевший Макс в это время, не останавливая движения ни на мгновение, закричал: «Не-е-ет!» и нанес сильный удар между мной и Беззубым. То ли он надеялся, что я отскочу и оставлю бугая в покое, то ли просто боялся задеть друга, но руки-то я убрать успел, а он остановить движение топора – уже нет. Топор потянул его к земле, а я, недолго думая, нанес ему удар ножом под ребра. Потом еще и еще. Пока он оседал на землю, я нанес не менее четырех ударов, причем некоторые уже пошли между ребер. Макс так и завалился на раненый бок, не выпуская топора из руки. Честно говоря, хоть это и не очень приятно говорить, он умер как воин. И если считать, что люди, умершие с оружием в руках, попадают в особое место, место славы великих воинов, то Макс мог попасть именно туда, если только за свои злодеяния не заработал камеру пыток. В живых остался беззубый израненный бугай.
Существовал огромный соблазн запутать следствие и представить все так, будто все убийства совершил Макс: ведь он сейчас лежит с топором, отпечатки на топоре его, да он даже сам добил одного из своих! Но, поразмыслив трезво, как принято говорить, я добил бугая ножом и этим снял все вопросы. Теперь уже вряд ли кто поверит, что всех замочил один и тот же человек. Я подошел к каждому убитому и нанес по одному удару в горло – так, на всякий случай.
Внимательно осмотревшись на поляне, я был почти шокирован: вся поляна в крови, повсюду попадались кровавые островки, а уж возле тел убитых – целые континенты.
Хорошенько осмотревшись, я пришел к выводу, что здесь мне больше делать нечего. Долго мучила только одна мысль: оставить топор или забрать? К сожалению, у меня были весьма скудные знания по поводу работы нашей милиции. Я опасался того, что по топору они сумеют найти место его продажи. А вдруг еще и продавец меня вспомнит – к чему рисковать? Достаточно того, что первый топор и так уже в руках оперативников.
Солнце практически зашло, и парк уже готовился к ночной жизни. Стоило поторопиться: дорогу назад я помнил очень смутно, а мне обязательно надо было добраться до машины. Отойдя подальше от места бойни, я быстро и очень аккуратно переоделся. Возможность испачкать запасную одежду вызывала серьезное опасение. Одежду я переодел всю, кроме кроссовок, их переодевать пока что не было смысла. Сложив все в рюкзак и немного переведя дух, я направился к кладбищу. Я очень много и с самого детства бродил по лесам, так что ориентировался в лесу хорошо, а уж парк не должен был вызвать особых затруднений. Но темнота слишком сильно меняет все очертания, не давая точно понять, что впереди и куда идти. Проплутав минут десять, я все же выбрался на знакомую дорожку и быстрым шагом направился к выходу. Теперь заблудиться было просто невозможно, но не давала покоя одна скверная мыслишка: слишком уж долго моя машина торчит у кладбища, а ведь оно уже должно закрываться, если уже не закрыто.
Не знаю, насколько было оправдано беспокойство, но, когда я пришел к машине, она стояла там не одна, а это уже радовало. Что-то одно всегда привлекает внимание – одна машина, один человек. Зато если этого «чего-то» несколько, а лучше много, тогда вообще, как говорится, «можешь спасть спокойно». Только предварительно потоптавшись у других автомобилей, чтобы сбить следы, я подошел к своей машине.
Бросив рюкзак на заднее сиденье, я поспешил ретироваться. Самый большой минус Востряковского кладбища, во всяком случае, для меня – это отсутствие водоема. Точнее, я не знал, что поблизости в парке был какой-то пруд. О его существовании я узнал намного позднее, но думаю, что это и к лучшему. В такой близости от места преступления наверняка могли проверить все лужи. Дождь не собирался проливать свои все смывающие струи, так что все следы останутся на месте. Прискорбно, но избавиться от одежды и оружия было необходимо. Я выбрался на кольцевую и поехал, стараясь придумать наиболее удобный вариант. Перебрав в голове все известные мне водоемы, я понял, что мне нужно – Новорижское шоссе. Когда-то я ездил по нему к каким-то родственникам на дачу. Теперь эти знания могли мне помочь.
Новорижское шоссе – это скоростная трасса, вдоль которой расположено большое количество всяких озерков, речек, ручейков. На память пришло небольшое озеро, которое было совсем недалеко от МКАДа. Десять-пятнадцать минут езды – и я на месте.
Радужные мысли быстро омрачились серьезной пробкой, в которую я попал. На улицы уже повыезжали «подснежники», так что машин было предостаточно, даже больше, чем предостаточно, раз в десять. Мы еле-еле тащились, поглощая километры со скоростью сонной улитки. Народ возвращался после работы. Можно сказать, что я тоже возвращался после работы. Но моя работа – она же мое хобби, и она же мой долг. Три в одном – как это должно быть замечательно! У кого еще есть такое сочетание? Правда, за такую работу не платят, а я не вор и не грабитель, чтобы обыскивать трупы, но моральное удовлетворение во сто крат превосходило все возможные денежные награды. Сам воздух, окружающий меня, становился чище и прозрачнее, мир освобождался от гнета мерзости и гадости. Хоть на чуть-чуть, на одну сотую процента, но я сделал мир лучше – так мне тогда казалось. Теперь эти орки не будут избивать ни в чем не повинных евреев. Хотя я и не думаю, что они плохо относились конкретно к евреям – они могли напасть на любого, абсолютно любого человека, попавшегося на пути, и избить его, прикрываясь дешевыми лозунгами. Сегодня побьют еврея, завтра мусульманина, послезавтра лицо кавказской национальности, и так далее. Русские тоже не избегают этой участи: всегда можно найти предлог, чтобы побить – то одет в американский костюм, то волосы не те, то ездишь на капиталистических скейтах или роликах. Для моральных уродов всегда есть предлог, чтобы оторваться по полной. Как говорил волк: «Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать». На современный манер это будет примерно так: «Ты виноват лишь в том, что хочется мне драться!» (или «оторваться» – кому как больше нравится). Причем волк был честен, а эти орки нет. Они всегда прикрываются предлогом и нападают толпой. Один на один – это опасно, можно получить, зато всей дружной толпой – это пожалуйста, это мы безумно смелые. Шестеро на одного – отлично. Не бойтесь, мы вас нормально побьем, в самый раз, может, даже сумеете дойти до дома. А может, и не сумеете, но это уже неважно. Вы виноваты в том, что попались на нашем пути. И понеслась…
Как говорят некоторые защитники этих уродов – не надо их трогать, они молодые, перебесятся, начнут жить нормальной человеческой жизнью. Хотя еще вопрос: что такое эта нормальная человеческая жизнь. Если проследить историю всего человечества, то сразу понятно: нормально для него отнимать, убивать, воевать и захватывать, все остальное – побочные продукты первых процессов. А тут еще сам собой возникает вопрос: «А сколько же ждать, пока эти уроды перебесятся»? Пока это произойдет, будут искалечены ни в чем не повинные души, души других людей – чаще всего таких же подростков, как и они. Я исправлю то, что не в силах сделать закон. Я уничтожу их, во всяком случае буду уничтожать, пока бьется мое сердце, пока я еще стою на ногах и пока еще могу держать в руках оружие.