Эта мысль мне очень даже понравилась. При таком раскладе можно было говорить о том, что я не убиваю, а отправляю изуродованные души в лучшие места, где у них, возможно, будет шанс исправиться, а главное – где у них не будет шанса вредить другим душам.
И тут же пришла новая мысль. Когда-то давным-давно я читал книгу «Голова профессора Доуэля», и мысли решили выудить ее из недр памяти, чтобы подумать над тем: а что, если тело человека было истыкано чем-нибудь – например, ножом – и он стал умирать в диких болях? Но тут прибегают добренькие врачики, отделяют голову от тела и пришивают к другому телу. Замечательно! А не будут ли мучить голову, когда она очнется, фантомные боли предыдущего тела, и не скончается ли она снова только из-за того, что помнят коварные нервы? И тогда благо обернется для человека дополнительным мучением, и тут уже не помогут ни обезболивающие, ни успокоительные. Разве что потом, когда «голова отболит свое», к ней вернется ее привычное состояние – отсутствие боли.
Вскоре я начал забываться. Уставшее больное тело просило сна, но раскочегарившееся сознание никак не хотело отступать. Лишь после упорной борьбы оно уступило, оставляя место для подсознания, а уж оно включилось не на шутку растревоженным. Похоже, сегодня во мне всплыли все страхи, которые в обычном состоянии спят где-то на задворках этого подсознания, но теперь их освободили, они вырвались на свободу, а их свобода несла для меня ужасные последствия. Картины сегодняшнего дня перебрались в мои сны. Снов оказалось очень много, они шли один за другим, все страшнее и страшнее. Часто просыпаясь, оглядываясь по сторонам, я успокаивался, видя привычную комнату и ночное спокойствие. Но когда я закрывал глаза, перед внутренним взором снова вставали (точнее, постоянно сменялись) страшные образы: топор, кровь и тела парней. Меня били, отбирали топор и снова били, потом воткнули нож – эти парни проделывали со мной все то, что я проделал с ними. Я думаю, они хорошо повеселились там, на небесах, наблюдая за моими снами, а может быть, это они мне их и нашептывали?
Я с трудом припоминал последние кадры кошмарного сна: я лежу на поляне, вокруг меня стоят израненные, полумертвые парни, кровь все еще течет из их ран, их невидящие глаза устремлены прямо на меня. Я хочу убежать, отползти, но не могу даже пошевелиться, меня сковал ужас (а может, я уже связан – хотя вряд ли), бугай с изуродованным ртом неожиданно резко наступает на мою руку и начинает вертеться на ней из стороны в сторону. Я уже чувствую, как трещат и ломаются мелкие косточки, но сделать ничего не могу. Ко мне приближается Макс со злорадной усмешкой. Я никак не могу оторвать от него взгляд. Мне всегда казалось, что в мертвых глазах ничего нельзя прочитать, но теперь я понял, что был неправ. В этих мертвых, уже покрывшихся непонятной белесой поволокой глазах читалась злоба, а огранкой этой злобы было безумие. Безумие, которое поглощает вокруг все пространство, поглощает воздух, поглощает меня. Я чувствую, как безумие проникает в меня, пропитывает изнутри и пробирается к мозгу. Еще немного – и я сам стану таким же безумным, как Макс, а тогда дороги назад уже не будет. Лучше смерть, чем безумие. Нельзя сдаваться, надо сопротивляться. Я пытаюсь заорать, но рот не открывается, ни одного звука мне не удается извлечь из себя. Все, что мне осталось – это мысли, он не может ими завладеть, и они становятся для меня последней надеждой. Мысленно я обращаюсь к нему:
– Убей меня, не погань мое сознание. Ты еретик, твое сознание замутнено, оно не может в меня проникнуть! Я сильнее! Я воин, боец и я не проиграю!
Макс улыбается. Он не произносит ни слова, просто нагибается и целует меня в лоб. Через поцелуй ужас, пробивая все защитные барьеры, поставленные моим сознанием, проникает внутрь. Я закрываю глаза. Тьма, сплошная тьма со всех сторон окружает меня. Крик рвется из груди наружу, я уже не могу терпеть. «Я воин, я боец», – как заклинание, повторяю я про себя. – «Я воин, я боец, я не могу проиграть!». Но крик не отступает, крик ужаса. Мне нужно сдержаться. Меня корежит, ломает, я уже не могу сдерживаться. Быстро открыв глаза, я вижу, что Макс снова наклоняется ко мне для поцелуя. Я зажмуриваюсь и чувствую, как что-то холодное, липкое и противное касается моего лба. Крик все же вырывается наружу, но моя сила воли еще не сломлена до конца, поэтому крик получается мычащим и невнятным. Одновременно с ним я открываю глаза.
…Макса не было, передо мной находилось мамино озабоченное лицо.
– Спокойно, спокойно, это всего лишь я, – она легонько провела рукой по моим волосам.
Я очнулся окончательно. Макс теперь казался только сном, но таким реальным, что даже трудно себе это представить.
– С тобой что-то случилось? – спросила мама и присела рядом с кроватью на стул.
– Нет, а почему ты так решила? – Подозрение закралось в мою душу.
– Ну, наверно, потому, что, во-первых, у тебя побиты все ребра, а во-вторых, ты уже больше двенадцати часов бредишь.
Слово «бред», меня насторожило, и я спросил:
– Что значит – брежу?
– Ну, говоришь во сне – так, наверное, будет более правильное определение, – поправилась мама.
– Двенадцать часов? А сколько сейчас времени? – спросил я, надеясь, что мама что-то перепутала.
– Вчера ты завалился спать около полуночи, а сейчас почти полпервого – и уже не ночи, – Мама часто использовала саркастические нотки, даже когда она волновалась, не могла отделаться от этой привычки.
– Вот черт, я же опоздал на работу! – воскликнул я, пытаясь подняться.
Но мама легким движением руки остановила меня:
– Это еще мягко сказано. Собственно, сегодня ты пропустил все, что можно. Но не волнуйся, я уже позвонила твоему директору и сказала, что ты заболел.
Когда я попытался подняться, мокрое полотенце, лежавшее на лбу, упало мне на грудь. Так вот что во сне обозначал поцелуй Макса: всего лишь полотенце, которое мама клала мне на лоб.
– А в чем, собственно, дело? – Я медленно сел на кровати.
На удивление, моя голова была абсолютно ясной, поэтому все воспринималось весьма спокойно и рассудительно. Позднее я, рассуждая сам с собой, подумал: что бы было, если бы не наступила эта ясность сознания? Как бы я воспринял все то, что рассказала мне мама? Сейчас я воспринял всю информацию адекватно, чем сильно себя порадовал.
– Вообще-то это ты мне должен рассказать, что случилось, ну да ладно. Все очень просто, а с другой стороны – все весьма загадочно. Вчера ты ушел спать, как я уже говорила, около двенадцати. Примерно в два часа ночи из твоей комнаты стало доноситься странное бормотание, от которого я и проснулась. Сначала мне показалось, что ты разговариваешь по телефону, но прошел уже час, а бормотание не прекращалось. Я решила заглянуть. Телефонная трубка был на месте, а ты лежал и что-то говорил. Я окликнула тебя, но никакого результата. Тогда я включила свет и подошла поближе. Ты был накрыт одеялом и мелко дрожал. Точнее, дрожь волнами накатывала на твое тело. И так продолжалось некоторое время, потом ты успокоился. Потрогав твой лоб, я чуть не обожглась – такой он был горячий. Я решила тебя не будить, ведь сон лучшее лекарство. Чтобы немного снизить температуру, я положила тебе на голову полотенце, смоченное разбавленным уксусом – это замечательное средство для снятия жара. После этого ты лежал тихо и спокойно, дрожь прекратилась, и я решила тебя оставить. Я зашла к тебе снова только под утро, когда уже должен был прозвенеть твой будильник, но я его не слышала. Ты так и лежал, все в той же позе с полотенцем на голове. Жар стал намного меньше, но просыпаться ты и не думал. Я попыталась тебя разбудить, но ты только бормотал в ответ что-то непонятное. Несколько раз я слышала имя Макс.