– Что плохого в черном цвете? Он не подавляет человека, как, к примеру, красный; и не делает его торжественным, как белый. Наоборот, из черного, как из рамки, всегда проступает истинное лицо, и тогда сразу видно, кто есть перед тобой.
Он помолчал. Наверное, она была права. Сам он не любил черный цвет. Он носил свитера телесного оттенка и коричневые кожаные куртки. Во времена его детства у летчиков дальней авиации была такая казенная форма.
– Но люди любят себя приукрашивать, – сказал он.
– Зачем это делать? Все равно рано или поздно все станет на свои места. Обманывать же самого себя уж вовсе не имеет никакого смысла. – Она хотела опять повернуть и поехать по третьему разу, но он посмотрел на часы:
– Время закончилось, давай гони во двор!
Слово «гони» применительно к ее езде было таким забавным, что она не удержалась и улыбнулась. Проехав ворота, она затормозила очень плавно. Роберт вспомнил, как накануне, уже на пятом фактически занятии, спорил по этому поводу с Лизой. Она на его замечания внимания не обращала и тормозила так, что каждый раз он хватался за поручень, чтобы носом не ткнуться в ветровое стекло.
– Что ты делаешь! – с возмущением кричал он. – Затормозишь вот так на дороге, и тот, кто едет сзади, даст тебе в зад!
– Ну, он и будет виноват! – беспечно пожимала плечиком Лиза. – Всегда виноват тот, кто сзади!
– Во-первых, не всегда! А во-вторых, тебя учат, как надо делать правильно!
– Да хватит мне нотации читать! Со скуки сдохнуть можно! – отмахивалась от его слов Лиза. – Главное, что я умею ездить, а затормозить уж смогу как-нибудь. – Лиза очаровательно улыбалась, сверкая маленькими ровными зубами, и он замолкал. Наверное, он и вправду был невозможным занудой! Но Воронина тормозила правильно. И даже, подкатив к бордюру возле беседки, слегка выкрутила руль, чтобы было легче выезжать, хотя он сказал об этом только один раз, мельком, вскользь, и то не лично ей, а на одном из вечерних занятий по теории. Кстати, на теорию, кроме того единственного раза, Воронина вообще больше не ходила.
Она остановилась, перевела передачу, подняла ручной тормоз. Все сделала правильно. Открыла свою дверцу, сказала: «Спасибо!»
Вежливая какая.
– Ты сейчас куда? – тоже из вежливости спросил он. Неужели он будет всех теперь возить до метро?
– Домой пойду, пешком через парк. Полюбуюсь на осень, – сказала она. – Вот только зайду в школу, переоденусь…
– Переоденешься? Зачем? – не понял он.
– Вам-то это уже все привычно. – В ее голосе звучали спокойствие, уверенность безо всякой рисовки. – А я от напряжения мокрая как мышь! Простужусь, если не переоденусь!
«Я тогда на занятия вообще должен памперсы надевать», – подумал он, вспомнив Лизу. Но Ворониной этого он не сказал.
– Зачем ты пойдешь пешком, когда есть машина? – вдруг неожиданно для себя сказал он. – Давай я тебя подвезу!
Смесь недоверия и восхищения была в ее взгляде.
– Ну, только до грифонов, чтобы уж особенно вас не затруднять!
Она снова хотела сесть на свое место.
– Нет, поедем на моей!
Он опять поменял машины.
– До каких грифонов? – спросил он, не понимая, что она имеет в виду.
– Вы не знаете? Но вы же были в том парке! Вы там меня еще из аттракциона вытаскивали.
– Грифонов не видел,
– Значит, вы просто не доходили до моста.
Нет, он все-таки знал, что за парком протекала речка, а через нее был проложен мост, но действительно не был там давно и совершенно не помнил никаких грифонов.
– Надо пройти чуть-чуть дальше и свернуть на пригорке за церковь. А вы, наверное, всегда ограничивались парком аттракционов и магазином запчастей, – сказала она.
Он удивился, насколько ее замечание было верным. Дальше магазина запчастей ему было делать нечего. Он тронулся, как всегда, мягко и краем глаза увидел, что она оценила его умение. Они опять поехали вдоль того же самого бульвара. Уже, наверное, миллионный раз за этот день.
– А уже после поворота с церковного пригорка, – продолжала она, – будет виден мост через речку, а за ним старый пруд с графским домом. Деревья там встречаются такие толстые, что невозможно руками обхватить. А в новом микрорайоне на той стороне я живу.
– Так ты все время на занятия ходишь этой дорогой через парк? – удивился он. – Не страшно?
– Нет. Там оживленная тропа. Ее многие знают, часто там ходят. Она удобная и красивая. Идти по ней приятнее, чем пользоваться транспортом.
Они уже миновали и проспект, и магазин запчастей, и парк с аттракционом и остановились у церкви.
Нина вышла из машины, осторожно закрыв за собой дверь. Ему это понравилось. Когда люди дверь машины закрывают не хлопая, они проявляют уважение к автомобилю.
– Ну, где твои грифоны?
– Вон они!
Она с улыбкой вошла на мост. Положила руку на спину одного из них. Провела пальцами по его сильным лапам. Погладила по голове.
Роберт ухмыльнулся, вспомнив, как перед занятием она гладила их школьного пса. Движения и выражение ее лица были точно такими же.
– Жаль, что я тоже открыла этих грифонов не так давно. С тех пор только, как стала ходить в вашу школу… – Она помолчала. – Ну, спасибо вам! Мне пора!
Он смотрел на нее и не понимал, что заставляет его разговаривать с ней. «Вот зачем-то повез ее сюда… Ничего в этой Нине он не видел особенного. Обычное лицо, мягкие волосы, худая фигура. Ну, только глаза, пожалуй, большие, блестящие. У других женщин какие-то тусклые, завистливые, злые, а у нее – восторженные. А у Лизы – насмешливые, – вспомнил он. И тут его осенило. Да ведь этот никчемный разговор с Ворониной был, по сути, беседой их круга! Вот почему никак не мог он отойти от нее. Это был разговор единомышленников по миру, в котором они очутились».
Домой он ехал с раздражающим чувством смятения.
Весь вечер он чинил крепеж, на котором держалась его куколка-эскимоска. Закончив работу почти ночью, он вышел во двор, открыл машину и прикрепил куколку на место. Белая вычищенная шапочка снова красовалась на ее изящной головке. Одинокий фонарь покачивался на деревянном столбе, и в его тусклом переменчивом свете азиатское лицо куколки было загадочно и прекрасно. Двор был пустынен, а высоко в небе над головой таинственно перемигивались звезды. Роберт постоял еще немного, потом, продрогнув, закрыл машину и пошел в дом. Он обивал от грязи ноги на решетке у подъезда, ежился от осеннего холода, и все это время чувствовал, как уже давно забытое чувство счастливого ожидания чуда потихоньку заполняет его душу. Во сне он увидел, будто за рулем в его машине сидит и снисходительно улыбается ему, и блестит глазами, и о чем-то ласково говорит с ним звенящая побрякушками Лиза. Проснулся он с двояким ощущением: и какого-то недовольства от этого сна, и одновременно радости, что настал новый день, а значит, он снова увидит и Лизу, и Нину, и своих товарищей, и жизнь будет продолжаться еще долго и долго.