– Деньги же все равно нужны, – прохрипел Ленц, – но лично я ей их на блюдечке нести не хочу. Умер бы я – пусть брала бы сама в виде наследства.
– А много денег надо? – по-деловому опять спросил Роберт.
– Тысяч восемь баксов, – ответил Ленц. – Но у меня есть только три, остальные взять негде!
– Нашел из-за чего вешаться! Из-за пяти тысяч? – Михалыч с Робертом переглянулись. Показали друг другу что-то на пальцах, прикинули. – По две тысячи скинемся, не помрем. Ну а тысячу надо будет занять, отдадим потихоньку.
– Я не смогу вам отдать! – прохрипел Володя.
– Да ладно тебе, вешаться из-за этого! Деньги мы сами твоей жене передадим!
– Все беды из-за денег! – вмешался вдруг врач. – На прошлой неделе тоже вот одного схоронили. Застрелился после посещения казино. Правда, неудачно. Пять дней потом еще мучился. Надо было в голову стрелять, а он стрелял в сердце. Оперировали, конечно. Он после операции умер на пятые сутки! – Доктор очень воодушевился этой историей, хотел было рассказать все в деталях, но потом спохватился, почесал в затылке, снова сделал Ленцу укол и, окончательно смутившись, что его могут неправильно понять, ушел к себе в угол.
Нина стояла и грустно смотрела на Володю.
– Я именно вас хотел повидать, не подумайте чего-нибудь лишнего. Не подумайте, что я был малодушен. Просто жизнь не всегда имеет смысл.
Нина его поняла.
– Я хочу, чтобы вы скорее поправились, и мы опять как-нибудь приехали в ваш милый дом в гости.
– Кругом такие крокодилы, – сказал Ленц, – а вы – настоящая! Это сразу видно.
Он закрыл глаза, доктор подошел к нему, проверил пульс.
– Вам надо идти! – повернулся он к посетителям.
– Вроде жена его, – Михалыч кивнул на дверь, – священника хотела пригласить. Вы как, не против?
Роберт тоже внимательно посмотрел на врача.
– Не тот это случай, – отчетливо сказал доктор. – Он выкарабкается. Я надеюсь, во всяком случае.
Михалыч пожал ему руку, потом пожал руку Ленца. Роберт улыбался им всем с весьма глуповатым видом. Нина решилась только на то, чтобы робко дотронуться до края простыни, которой был накрыт Ленц, и, переглянувшись, все трое вышли на цыпочках из палаты.
В больничном дворе они опять разделились. Михалыч, кивнув им на прощание, сел в свою «Волгу» и уехал. Нина с Робертом вернулись к «девятке». Казалось невозможным произнести вслух какие-то слова, касающиеся Ленца, и делать вид, что думают они о чем-то постороннем, тоже было глупо. Снег, начавший идти в то время, когда Нина только выходила из дома, теперь превратился в мелкий противный дождь, устроивший на асфальте рыжую кашу из грязи, и Нину от всего, что она увидела в больнице, от этой погоды и от того, что она опять вспомнила о своих домашних делах, начало знобить. Она больше не смотрела на дорогу, не следила за маршрутом, который выбирал Роберт, не замечала, куда они едут, людей вокруг и машины.
«Почему так странно получается в жизни? – думала она, рассеянно глядя себе в колени. – Почему все, что кажется разумным, полезным, добрым и справедливым, встречает у близких тебе людей непонимание? И нет на свете людей полностью правых и определенно виноватых. Разве Ленц, когда женился на этой женщине, думал о том, что она с такой ненавистью будет выплевывать ему в лицо злые слова, а он в это время будет беспомощно лежать на больничной койке? Разве мог он предполагать, когда держал на плечах своего ребенка, что маленький ангелочек со временем превратится в отъявленного эгоиста, заботящегося только о том, как получить избавление от собственной скуки? И разве я сама, – мысли ее непроизвольно перескочили на себя, – могла пятнадцать лет назад предположить, что какая-то девчонка будет выгонять меня из собственного дома? Стыдно сейчас думать об этом, – остановила себя Нина. – По сравнению с жизнью и смертью дурацкие Лизины звонки представляются просто розыгрышем. Так не бывает на самом деле, чтобы муж жил с женой много лет и вдруг появилась какая-то девчонка и поменяла все в одночасье…» Нина заставила себя поднять голову, и взгляд ее упал на куколку в меховой шубке с гладким лицом, прикрепленную к передней панели.
– Какая прелестная! – сказала она и уже хотела протянуть руку, чтобы погладить, а если получится, то и снять куколку с пьедестала, чтобы лучше рассмотреть, но внезапно остановила себя. «Куколка в машине мужчины не может стоять просто так, – сообразила она. – Наверное, она чем-то особенно дорога хозяину или что-то символизирует для него. Нехорошо об этом спрашивать».
Роберт заметил и ее желание, и ее жест. Он усмехнулся. «Настоящая женщина», – сказал про нее Ленц. Все эти «настоящие женщины» прекрасны только в первые месяцы знакомства. Пока не женишься на них, пока они не поймут, что мужчина принадлежит им со всеми его потрохами, что они могут требовать от него не только деньги, как жена Ленца, но и тело, и душу. Главное – бессмертную душу!
Он смотрел на дорогу, прекрасно видел, кто движется впереди него, а кто сигналит сзади, но мысли его были далеко. Ему вспоминалась очень чистая, а следовательно, не российская привокзальная площадь, группы неспешных людей вокруг, разговаривающих на чужом языке. Аккуратные носильщики, не торопясь, везли нетяжелую кладь к фирменному московскому поезду, и он сам со старой спортивной сумкой на плече, в которой они теперь носили бутылки. Перед ним предстали злое лицо женщины, похожее на нынешнее лицо жены Ленца – все злые лица чем-то неуловимо похожи друг на друга, – и ее такие же несправедливые слова, только звучащие на чужом языке. Он не стал тогда собирать свои вещи (разве дело было в вещах?), повернулся и ушел. И, купив билет в обратную сторону на том же чистом вокзале, он подошел к киоску, в котором продавались газеты, чтобы найти себе в дорогу что-нибудь легкое почитать. Русоволосая продавщица, он отчетливо это помнил, сделала непроницаемое лицо, услышав, что он попросил «Комсомольскую правду». Из какой-то непонятной гордости ему ужасно захотелось, чтобы эта надменная прибалтийка все-таки снизошла до него, проявила хотя бы малую толику внимания. И он, особенно даже не всматриваясь в то, что было выставлено в витрине, наугад ткнул пальцем в крошечную куколку-эскимоску, которую продавщица с небрежным равнодушием, верная себе и своему характеру, долго упаковывала в целлофановую бумагу. И только ночью, когда соседи по купе уже спали, он включил ночник под потолком своей верхней полки и наконец рассмотрел, что же он все-таки купил. И ему показались отчаянно прелестными выточенная головка в круглой меховой шапочке и крохотные ручки. И до странности ясно он понял тогда, что видит в этой северной девочке самого себя, заброшенного капризом судьбы в чужую землю и там покинутого. «Ничего, – сказал он себе той ночью, аккуратно запаковав эскимоску обратно в пакет. – Мы еще будем счастливы!» И теперь в машине он с горечью подумал о том, что живет так уже без малого восемь лет.
– У меня есть деньги, – вдруг сказала Нина, доставая из потайного кармашка сумки жалкий, помятый пакетик. – Здесь тысяча долларов, ровно. Я хочу передать их для Ленца. – Она протянула Роберту деньги.