– Не надо! – Он отрицательно помотал головой. – Еще не хватало! Я не возьму!

– Это мои личные деньги! Не мужа, от родителей остались, – стала она пояснять, как если бы это имело для него какое-то значение,

– Я не возьму! – Он был упорен в своем нежелании.

– Какое право ты имеешь решать за меня? – возмутилась она. – Если я хочу перевести деньги на счет детского дома, или министерства финансов, или Ленца – какое право ты имеешь мне мешать? Ты служишь только передаточным звеном.

Он задумался: действительно, вряд ли он имел такое право, но все-таки были и возражения.

– Я не могу решать за Ленца. С какой стати он должен брать деньги от тебя?

– Он же захотел меня видеть?

– Хорошо, – сказал Роберт после некоторого молчания. – Я спрошу у Михалыча. Если он скажет, что это нормально, значит, возьмем. Если же нет, заберешь деньги обратно.

Он положил ее пакетик во внутренний карман летной куртки. Она отвернулась и стала смотреть в окно. И вдруг он подумал: «Какой я глупец! Она отдала, может быть, последние свои деньги, а я даже не поблагодарил ее за это. Я идиот, невежа и болван. С другой стороны, у нее состоятельный муж… еще не хватало впутывать сюда мужа». Он был растерян, не знал, что сказать. Она же по-прежнему сидела, аккуратно сложив руки на коленях. И ему почему-то вдруг стало жалко ее, и показалась такой глупой и несущественной их утренняя ссора.

– Послушай, хочешь выпить? – спросил он, и этот вопрос прозвучал не как предложение женщине, которую хотят пригласить в ресторан, чтобы насладиться ее обществом, а как вопрос к знакомому мужику, с которым выпивают за компанию, чтобы спастись от безнадежности, от тоски.

– Хочу. – Она поняла, что действительно хочет. И хочет даже не просто выпить, а напиться вдрызг, до бабских слез, до соплей, чтобы хоть на время забыть тот кошмар, что творится у нее дома. Она вздохнула. Напиться сейчас было бы невозможной роскошью. Нельзя идти на поводу у судьбы, надо пытаться все-таки держать ее в руках. Она повторила: – Хочу, но не могу. Нельзя расслабляться. К тому же ты за рулем, а в одиночку я не привыкла. Только с подругой.

– А с мужем? – вдруг спросил он и удивился, когда от его невинного, казалось бы, вопроса ее лицо вдруг как-то по-детски капризно скривилось, голос прервался, но она все-таки ответила громко и глуповато, удивляясь самой себе:

– Муж у меня объелся груш!

Роберт внимательно взглянул на нее и свернул куда-то в боковую улочку. Взяв с сиденья свою куртку, он вышел из машины, обошел ее спереди, открыл Нинину дверцу и тогда уже сказал:

– Вылезай!

Нина вышла из машины, шмыгнула носом, вытерла ладошкой предательски выкатившуюся слезу, огляделась по сторонам и увидела, что остановились они у высокого здания, перед входом в которое красовалась синяя неоновая вывеска: «Бар «Три медведя».

– Лучше бы «Мишка на Севере», – опять очень глупо сказала она и беспомощно посмотрела на Роберта: мол, ты извини, я ничего не могу поделать – какая-то ерунда сама из меня лезет! Тот ничего не ответил, только вздохнул, мол, ничего не поделаешь, если у девушки с головой не в порядке. Он взял ее за руку, как маленькую, и повел внутрь. И от прикосновения его прохладной руки у Нины опять сладко заныло сердце.

4

Косметический салон, как было указано в рекламе, и вправду оказался розово-белым оазисом света, тонких ароматов и женщин с необыкновенно ухоженной кожей посреди скоропалительно начавшейся московской зимы.

Администраторша вежливо приподняла брови, когда увидела, в каком, собственно, виде Нина заявилась в их роскошное заведение. Но после того как Нина не моргнув глазом оплатила все процедуры сразу, спросила:

– Может быть, даме еще что-нибудь угодно?

– Угодно, – сказала Нина и надменно огляделась по сторонам. – Ванну, массаж, загар. Комплекс процедур не только для лица, но и для тела!

– Будет все самое лучшее, – заверила администратор и, предложив кофе или чай, вежливо усадила Нину в мягкое кресло. Нина плюхнулась в роскошные объятия казенной мебели и закрыла глаза. Безумно она устала за этот день, но рада была этой усталости человека, истратившего себя. Уже много лет ей была присуща механическая усталость робота, выполняющего однообразную и неинтересную работу: для нее это было приготовление еды, уборка квартиры и постоянный уход за мужем. Причем она прекрасно сознавала, что есть на свете профессии домоправительниц, экономок и просто домашней прислуги, и она в принципе могла бы гордиться, что в своем лице совмещала их все, и прекрасно совмещала, но таков уж был у нее характер – профессии эти по своей воле она бы не выбрала. Свой дом она вела добровольно, если уместно было так выразиться, на общественных началах. Сейчас же она чувствовала себя эмоционально выжатой как лимон и мечтала о горячей ванне с каким-нибудь экзотическим ароматом. И такая ванна очень скоро была ей предоставлена. Служительница бальнеологического отделения в шелковом форменном халатике тоже была несколько удивлена, увидев новую клиентку в старомодном трикотажном костюме, местами заляпанном грязью (Нина умудрилась запачкать подол, когда входила и выходила из машины), и с каким-то странным лицом – одновременно и очень усталым, и вместе с тем возбужденным. Но когда через некоторое время она вновь увидела Нину, сначала погруженную по плечи в цветную пену, а потом поднимающуюся из потоков воды и ступающую на плиточный пол, служительница поняла, что эта женщина мало себя ценит. «Очень красивая фигура, – подумала служительница, – большая редкость, что не к чему придраться!»

Она сама приняла ее из ванны и помогла завернуться в розовый пушистый халат. Интересно, естественным образом фигура у нее такая или с помощью шейпинга? Служительница окутала мокрые волосы Нины таким же розовым, как халат, полотенцем и проводила ее в следующий зал. Там, разогретая косметической грязью, Нина уснула, а когда проснулась, почувствовала себя на удивление свежей и молодой, готовой к борьбе. С кем же она собиралась бороться? Ни с кем. Она просто хотела показать всему миру, и в первую очередь своему мужу, этой глупой девчонке Лизе и даже своему преподавателю Роберту, что она не просто бесцветная пылинка на этом свете, взявшаяся из созвездия четвертой величины. Что на самом деле и она что-то значит, уж если не для них, то хотя бы для себя; что и у нее есть собственные мысли и мнения; что и у нее есть вопросы, которые иногда ценны больше, чем ответы на них, и не стоит ее, будто несущественную деталь, так легко сбрасывать со счетов.

Служительница повела Нину на массаж, а после него в комнату отдыха, где ее напоили зеленым чаем, а потом оставили полежать в отсеке, напоминающем перламутровую раковину, отделенную от остальной части пространства драпированными занавесками. Но в этой комнате Нина была уже не одна. Откуда-то издалека плыли негромкие голоса, звучала музыка. Разговаривали дамы. Нина полежала немного, прислушалась. Разговор заинтересовал ее. Он был живым и достаточно откровенным, как всегда бывает в банях, вагонах, а теперь, по-видимому, еще и массажных салонах. Нине захотелось видеть лица тех, кто говорил между собой. Она спустилась со своей удобной лежанки и осторожно выглянула за пределы драпированных штор. Комната была круглой. Потолок возвышался над ней небольшим куполом, из центра которого лился неяркий свет и звучала музыка. По кругу, как в цирке на арене располагаются клетки, здесь были расположены кабинки, задрапированные шторами, будто детские люльки-колыбельки. В щель между кусками ткани одной из них Нина увидела женскую полную ногу – ступню и голень. Остальное скрывалось внутри. Нина вздохнула и легла обратно. Как ни хотелось ей включиться в животрепещущий разговор, ничего не оставалось делать, как молча слушать или надеть наушники, лежащие у изголовья, и отключиться. Нина решила стать молчаливой участницей разговора.