Он уже приготовился к действиям, которые логически проистекали из названия того места, куда он попал, — анализам крови и кала, помывке под душем с дезинфицирующей жидкостью, тщательнейшему обыску и допросу, в ходе которого неминуемо выяснится, что он вовсе не тот, за кого выдал себя из-за авантюрности характера… Ничего подобного не произошло. Правда, попотеть Краеву пришлось изрядно. Потому что он понятия не имел, кто такие «врекаровцы». Покойный Перевозов был врекаровцем, причем, судя по всему, врекаровцем махровым. Николай Краев вживался в новую роль по ходу пьесы, совершенно не представляя, какого героя он играет. Но, судя по всему, отличительной особенностью врекаровцев было не слишком уважительное отношение к стандартной российской дисциплинированности, некоторое разгильдяйство, склонность к выпивке, а может быть, даже (тут Краев мысленно крякнул от удовольствия) остаточные явления агрессивности.
Короче говоря, Краев уже был подготовлен к роли врекаровца собственными индивидуальными порочными наклонностями. Пожалуй, попытайся он выдать себя за обычного «правильного» русского, его раскусили бы быстро. А так он импровизировал довольно неплохо. Держал удар, подавал реплики и даже порою нес отсебятину, проходившую без особых возражений.
— Перевозов? — процедила дамочка-инспектор, изучавшая его карту при помощи компьютерного устройства. — Сергей Иванович?
— Он самый.
— Почему задержались? Вам нужно было на регистрацию позавчера. Ваш рейс ушел вчера в пятнадцать ноль-ноль. Следующий — только через неделю.
— Напился я, — скромно сказал Краев, глядя в пол. — Извините. Забыл все — и регистрацию, и этот ваш рейс. Извините, ради Бога…
— Специально?
— Что — специально?
— Напились. Чтобы опоздать на регистрацию?
— Сперва нечаянно. А потом уж и не помню — нечаянно или специально. Выпил лишку. Жизнь в Москве вспомнил, взгрустнулось… Я, когда выпью, дурной становлюсь.
— Зачем же пьете?
— А вы что делаете, когда вам тошно становится? — Краев пошел в атаку. — Что? Таблетки пьете? К психиатру бежите? Как вы вообще расслабляетесь?
— Мы не расслабляемся. — Женщина моргнула холодными голубыми глазами. — Я не вижу причины, по которой мне может стать, как вы выразились, тошно. Ведите себя спокойнее, Сергей Иванович. Здесь вам не врекар. Задание вы выполнили?
— Выполнил, — буркнул Краев.
— Очень хорошо. — Тетка перегнулась через стол и протянула Краеву его карту. — Забирайте. Из четвертого врекара поступила информация, что задание вы действительно выполнили. Мой вам совет — когда вернетесь домой, пройдите курс психореабилитации. Я не думаю, что вы действительно страдаете алкоголизмом. Но… Я вас понимаю. — В голосе тетки появилось сочувствие. — Такой работе не позавидуешь. Вы просто устали, Сергей Иванович.
— И чего мне теперь?
— Отдохните. У вас теперь целая неделя.
— Как — неделя?
— Ну я же сказала вам. Следующий спецрейс в ваш четвертый врекар будет только через неделю. Сами виноваты — опоздали.
— И где я жить буду? — с содроганием спросил Краев.
— Здесь. На станции.
— Гулять-то хоть можно?
— Ну что вы как маленький ребенок, Сергей Иванович? — с укоризной произнесла инспекторша. — Вам когда иммунозащиту ставили? Полтора месяца назад?
— Ну да.
— Чего же вы тогда возмущаетесь? Сроки уже выходят. Будете сидеть здесь, в изоляторе. Заразить кого-нибудь хотите, что ли?
— Понятно… — Краев почесал в затылке. — А завтра идет рейс? В какой-нибудь другой врекар?
— Да. Завтра отправляем рейсы в седьмой и шестнадцатый.
— А можно мне туда? В другой врекар? Мне этот четвертый уже вот где сидит… — Краев провел рукой по горлу, показывая меру своего пресыщения четвертым врекаром. На самом деле для него не было никакой разницы между четвертым и шестнадцатым. Он даже не знал, что это за фиговина такая — врекар. Он только жутко не хотел сидеть неделю в изоляторе.
За неделю Давила без труда найдет его в любой точке Москвы. Даже в этом эпидемиологическом изоляторе. Краеву нужно было сматываться — побыстрее и подальше.
— У вас есть там семья, во врекаре? — Тетка внимательно смотрела на Краева.
— Нет, — пошел ва-банк Краев. — Вы что, моей карты не видели? Там отмечено, что я развелся.
— Там стоит отметка, что вы холосты.
— Ну да, развелся. Сейчас холост.
— Сосед по комнате, что ли, надоел?
— Хуже некуда! — облегченно соврал Краев. — Гад, каких мало! Параноик просто! Это из-за него я пить начал! Если не переведете меня, окончательно сопьюсь. Моя моральная деградация падет на ваше учреждение тяжелым грузом…
— Ну ладно… — промямлила инспекторша. — Вы сами знаете, что возможность перевода в другой врекар теоретически существует. Пишите заявление. Может быть, и удовлетворят. Тогда поедете завтра. Вы в какой хотите? В седьмой или в шестнадцатый?
— В шестнадцатый, конечно, — уверенно сказал Краев.
Подальше от Давилы. Подальше.
— В шестнадцатый? — переспросила дамочка едва ли не с ужасом. — Вы уверены? Но ведь шестнадцатый — это же…
— В седьмой! — быстро и громко сказал Краев. — Извините. Оговорился. Конечно в седьмой.
— Пишите. — Инспектор шваркнула перед Краевым чистый лист бумаги. — Вот вам ручка.
— Что писать-то?
— Ну как что? В Управление чрезвычайного эпидемиологического контроля. Я, Перевозов такой-то сякой-то, прошу перевести меня из четвертого Временного эпидемического карантина в седьмой карантин по личным причинам…
Краев выводил буковки и не знал, радоваться ему или ужасаться. Таинственный врекар оказался временным карантином. Эпидемическим.
Краеву предстояло ехать в чумной город.
Спецрейс осуществлялся длинной машиной в форме гигантской пятиметровой сосиски зеленого цвета. Краев никогда не видел таких машин в странах западной демократии, равно как и во всех прочих странах. Он даже не мог определить, было ли это механическое творение электрическим, бензиновым или еще каким-нибудь. Единственное, что он мог сказать вполне определенно, — то, что передвигалось оно с невероятной скоростью, чему, безусловно, способствовала его гастрономическая форма, просчитанная в аэродинамической трубе. Турбулентные потоки воздуха обтекали машину с невыразимым изяществом, как бы говоря: вот это вещь, достойная обтекания, облизывания и даже поглощения…
Короче говоря, зеленая сосиска мчалась по необъятным просторам Родины, а внутри нее находился Николай Краев и думал о всякой чуши. Играл словами так и сяк, подкидывал их, как мячики для пинг-понга, составлял из них хитроумные комбинации, разрезая на приставки, корни и суффиксы, и склеивал снова, получая что-то замысловатое, но в то же время изысканно многослойное — нечто среднее между постмодернизмом и тортом «Наполеон». Краев любил играть словами. При всей своей внешней молчаливости он был настоящим виртуозом в области прикладной лексики и даже фонетики. Когда-то он применил свой талант на деле, создав одну передачу, а затем три книги. Эти три книги, как выяснилось позже, оказали огромное влияние на судьбу России, переведя ее на рельсы непостижимо быстрого развития, технологизированного во всем, включая процесс настройки человеческих душ. Теперь Краев пожинал плоды своего труда, несясь на неизвестной ему машине в неизвестном направлении.