— Как ты думаешь, чумники действительно заразные? — осторожно спросил Краев.
— Естественно! — Савелий горько усмехнулся. — У вас что, в «четверке» никто не умирал?
— Нет вроде бы. — Краев недоуменно развел руками.
— А, ну да… У вас же строгий карантин. Вы просто не в курсе. У нас в седьмой — пять смертей за последний месяц. Чума, будь она неладна. Якутская лихорадка.
— Так почему же все не перезаразятся?
— Нет, ты в самом деле как будто с луны свалился! — Савелий посмотрел на Краева с подозрением. — А зачем нам уколы-то делают?
— А, ну да, — махнул рукой Краев. — Я не об этом. Это я знаю. Ладно… Не будем о чуме. Что-то грустно стало. Может, еще по рюмочке махнем?
Зеленая машина мчалась по сверхскоростной трассе в чумной карантин номер семь. Трое людей внутри нее молча пили синтетический алкоголь. Каждый думал о своем.
Краев ожидал, что чумной город окажется кусочком прежней России — родной и знакомой России, какой он покидал ее восемь долгих лет назад. Но то, что он увидел, не походило ни на что.
Город был обнесен большой бетонной стеной, на которой огромными красными буквами было начертано:
«ВРЕМЕННЫЙ ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИЙ КАРАНТИН № 7». Коротко и ясно. На пропускном пункте с Краевым разбирались недолго. Регистратор — бритый наголо парень с зеленой татуировкой на черепе — был явно не из баранов. Сунул карту Краева в опознаватель, качнул удивленно головой, приподнял зеленые шестиугольные очки, всматриваясь в необычного визитера. «Что, брат, из четвертого врекара пожаловал?» — поинтересовался он с ехидной усмешкой. «Из него, родимого…» — «Ну как там?» — «Поезжай, узнаешь». — «Да кто бы меня еще туда пустил! Говорят, там чумных научились воспитывать? Чуть ли не поголовную веру в Учителя вводят?» — «Мало ли чего рассказывают…» — уклончиво ответил Краев, и сразу стало ясно, что знает он намного больше, чем говорит. «Ну ладно, брат, устраивайся. Встретимся скоро, я думаю. Поговорим по душам. Салем меня зовут. Запомнил?»
Запомнил, конечно. Запомнить было легко. На блестящем загорелом черепе молодого человека была изображена пачка сигарет «Салем». Ментоловых, зелененьких. Пачка была открыта, и одна сигарета соблазнительно высовывала оттуда белый фильтр. Краеву сразу захотелось курить.
Краеву, конечно, хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Только боялся он такой беседы. Игра в загадки-отгадки увлекла его поначалу и даже вызывала удовольствие, поскольку у него неплохо получалось. Но Краев начал уставать. Конечно, он уже привык жить под чужим именем, и смена личности Шрайнера на личность Перевозова сперва не вызывала особых затруднений. Но все-таки между ними существовало значительное различие. Немец был обычным человеком и жил в обществе более или менее обычных людей. Краев знал про него все — он сам его придумал. Про Перевозова он ничего не знал и не мог узнать. Покойный был чумником, к тому же выходцем из четвертого врекара, где, как выяснялось, все было как-то не так…
Краеву очень нужно было поговорить с кем-нибудь просто, по-человечески, без боязни быть разоблаченным. С кем поговорить? С чумниками? Чумники уже начали нравиться ему. Но пока он еще не знал, можно ли доверять им. Не знал…
— Встретимся, Салем, — сказал он. — Поговорим. Если ты захочешь со мной говорить. Я не люблю игры в одни ворота, Салем.
Поскольку Краев, он же Перевозов, был новоприбывшим, ему предложили на выбор список жилья, в котором он мог бы поселиться. В списке имелось около пятидесяти квартир и отдельных домов — в аренду или на продажу. За все нужно было платить. Никаких общежитий не предусматривалось. Это оказалось для Краева неожиданностью — он предполагал увидеть во врекаре нечто вроде усовершенствованного социализма. Цены на жилье показались ему чудовищными — ни один немец не потянул бы такие огромные рублевые счета. «Свинство какое-то! И это они называют — жить на всем готовеньком?!» Однако, когда Краев проверил карту Перевозова в банкомате и получил информацию о счете Перевозова в банке, он воспрянул духом. Денег там оказалось столько, что можно было жить пару лет безбедно, даже не работая. Перевозов, оказывается, при жизни неплохо зарабатывал. Интересно, чем он занимался?
Конечно, Краев мог бы снять деньги и со своего немаленького счета. Это было бы даже честнее, чем грабить чужого человека, пусть даже покойного. Но Краев прекрасно понимал, что это небезопасно. В Москве давно обнаружили его исчезновение и теперь, само собой, землю роют носом в его поисках. Стоит только номеру собственной карты Краева промелькнуть в сети… Он не успеет отойти и на десять шагов, как его скрутят.
Нет уж. Николай не думал о последствиях своих незаконных поступков. В конце концов, он совершил первое преступление, когда воспользовался чужой картой и выдал себя за другого человека. Какая разница теперь — одним преступлением больше, одним меньше. Если они захотят наказать его, то накажут и без вины. Если захотят простить — простят.
Почему-то в Краеве жила тупая уверенность, что когда Давила сказал ему: «Иди и разбирайся сам», то этим он выдал Краеву некую лицензию на умеренно противозаконную деятельность. Законный способ разобраться во всем был только один — сдаться и стать одним из них. Стать бараном. Этот путь Краева никак не устраивал. Когда-то он отказался стать одним из избранных. Теперь избранными стали большинство жителей страны. Значит, Краев должен был присоединиться к немногим оставшимся неизбранным. К изгоям, не поддающимся перевоспитанию.
Взгляд Краева неожиданно остановился на фотографии интерьера одной из квартир. Комната с гладкими стенами интенсивно-синего цвета. Круглые окна, похожие на иллюминаторы. Светлая мебель простых геометрических форм. Во всю стену яркой белой краской был нарисован большой пароход. Задняя часть парохода была прорисована в гиперреалистической манере — ютовая палуба, шлюпки, шлюпбалки, шпиль, кормовой якорь, вплоть до каждой заклепки на пузатом борту. Это больше напоминало фотографию, совмещенную с чертежом, чем картину. По мере перехода к средней части судна количество деталей картины все уменьшалось, а в носовой части корабль и вовсе переходил в детский рисунок — корявый, но милый, с дымом-спиралью, выходящим из трубы.
Краев стоял и обалдело хлопал глазами. Он не мог оторвать взгляд от картины. Этот пароход словно двигался во времени, самим своим строением изображая эволюцию. Только он двигался в направлении, противоположном тому, по которому двигалась в жизни каждая человеческая особь и все сообщество людей в целом. Белый корабль плыл от сложного (и даже нарочито усложненного) к простому. К естественному, как детство, восприятию жизни.
Краев даже всмотрелся в рисунок внимательнее, пытаясь найти ту тонкую мембрану, которую прорывал этот корабль в своем переходе из сложного в простое. Но четкой границы не было. Тысячи мелких, тщательно прописанных деталей постепенно теряли свою интенсивность и множественность, превращались в ясные, четкие линии.
Если бы этот пароход изображал Россию, то Россия плыла сейчас задом наперед.
— Это что? — Краев постучал ногтем по картинке. — Это что за квартира?