— Благодарю вас, сэр.
Перселл встал и замер, демонстрируя нерешительность. Его руки продолжали теребить сверток.
— У вас что-нибудь еще? — спросил Фогель.
— Да, сэр.
Перселл изобразил на лице сомнение, даже некоторую робость, потом выпалил разом:
— Я подумал, сэр, что, возможно, мне представился случай предложить вашему вниманию новый формуляр, который я сам разработал.
— Формуляр?
— Да, сэр.
Развернув лист, Перселл подал один конец Фогелю. Другой растянулся почти до самой стены.
— Это, сэр, сводный формуляр, где отражены место создания, назначение, детали, пути прохождения и завершающие этапы всех остальных бланков и формуляров. Это, так сказать, «формуляр формуляров».
— Вы это серьезно? — вскинул брови Фогель.
— С помощью сводного формуляра, — с воодушевлением продолжал Перселл, — можно будет пошагово проследить движение всех наших документов, выявить ошибки или противоречия и узнать, чья это вина. Если какой-то документ вдруг потеряется, сводный формуляр легко покажет, на каком этапе он исчез и кто его потерял.
Перселл сделал рассчитанную паузу и продолжал:
— Насколько я знаю, многие ошибки, возникающие при прохождении документов между отделами, просто скрываются от руководителей высшего звена. По моим подсчетам, внедрение сводного формуляра позволит нам ежегодно экономить около двадцати тысяч человеко-часов.
— Так много? — проявил сдержанный интерес Фогель.
— Правда, туг есть одна особенность. Чтобы сэкономить эти человеко-часы, нам понадобится принять на работу дополнительное число сотрудников. Поскольку их работа должна быть полностью координированной, они неизменно попадут под ваше управление, а это повысит уровень вашей ответственности.
Фогель что-то хмыкнул и встрепенулся.
— Фактически для уменьшения общего объема работы нам пришлось бы создать новый отдел. Я постарался всесторонне изучить этот вопрос и могу с уверенностью сказать, что тринадцати человек нам было бы вполне достаточно.
— Тринадцати? — переспросил Фогель, пересчитывая собственные пальцы.
Он разглядывал творение Перселла и даже не собирался скрывать своей радости.
— Перселл, мне думается, в вашей разработке что-то есть. Я даже уверен в этом.
— Благодарю вас, сэр. Я и не сомневался в том, что вы сразу заметите многообещающую структуру сводного формуляра. Могу я оставить его вам для рассмотрения?
— Обязательно, Перселл.
Фогель был близок к ликованию. Он то постукивал пальцами по развернутому листу, то поглаживал бумагу.
— Вы просто обязаны оставить мне вашу разработку.
Он взглянул на Перселла и лучезарно улыбнулся.
— Если это дело завертится, мне понадобится человек, способный возглавить новый отдел. Толковый человек, знающий свою работу и пользующийся моим полным доверием. Я не могу себе представить лучшей кандидатуры, чем вы, Перселл.
— Это очень любезно с вашей стороны, сэр, — с достоинством скромного труженика ответил Перселл.
Он направился к двери, но у порога обернулся. Глаза Перселла и Фогеля встретились. Оба без слов поняли друг друга.
Вернувшись к себе, Перселл плюхнулся на стул и произнес:
— Когда два прорицателя встречаются на улице, они неизменно улыбаются друг другу.
— О чем ты болтаешь? — хмуро спросил Хенкок.
— Просто цитирую древнее изречение.
Перселл сцепил два пальца.
— Вот это мы с Фогелем.
— Нечего меня дурачить, — огрызнулся Хенкок. — Уши у тебя все еще красные.
— Фогель меня любит, а я люблю Фогеля. Я нанес удар прямо по его слабому месту.
— Разве ты не понимаешь, что у него нет слабых мест?
— Я всего-навсего обратил его внимание на одну простую вещь. Если число его подчиненных возрастет с девяносто двух до ста пяти, он из руководителя девятого класса автоматически станет руководителем восьмого класса. Это даст ему годовую прибавку в тысячу семьсот долларов плюс дополнительные привилегии, не говоря уже о более высокой пенсии.
— Какой смысл говорить Фогелю известные вещи? Он и сам все прекрасно знает.
— Ты прав. Я и не говорил. Я всего-навсего напомнил ему. В ответ он любезно напомнил мне, что мужественный пилот-исследователь, списанный по состоянию здоровья, лучше смотрится начальником отдела с двенадцатью подчиненными, чем рядовым исполнителем, сидящим в окружении других канцелярских крыс.
— Я не спрашиваю и не жду, что ты расскажешь мне, как он издевался над тобой, — сердито сказал Хенкок. — Только не надо прикрывать свой позор цветистой болтовней.
— Когда-нибудь, — усмехнулся Перселл, — ты, наверное, поймешь: с системой можно сражаться. С любой системой. И для этого нужно всего-навсего повернуть рукоятку в том направлении, в котором она крутится. Нужно лишь посильнее приналечь.
— Если не можешь сказать ничего дельного, лучше заткнись, — ответил ему Хенкок.
Те двое не знали, что Дженсен стоит за дверью. Приди им хоть на минуту в голову, что там, в темноте, кто-то подслушивает их, пытаясь не упустить ни единого слова, они немедленно приняли бы эффективные меры. Но они ни о чем не подозревали. Дженсен подкрался к двери неслышным шагом, скользя как тень, и лишь легкое дуновение выдыхаемого им воздуха выдавало его присутствие. Вот почему они вели разговор, вернее спор, во весь голос, в минуту несогласия переходя на крик.
В глубоком мраке коридора Дженсен прижался ухом к тонкой, не более дюйма толщиной, щели, сквозь которую пробивалась полоска света. И хотя он весь обратился в слух, пронзительный взгляд его налитых кровью глаз был устремлен туда, откуда он пришел. В доме царила полнейшая тишина, но он был начеку: а вдруг (кто знает?) в коридоре появится человек, слуга например, с такой же кошачьей походкой, как у него самого. Нельзя, чтобы его схватили, ни в коем случае нельзя позволить опять заграбастать себя. Этот псих Хаммел убил стражника, когда они бежали, и хотя сам он, Дженсен, не стрелял, все равно его сочтут соучастником. Впрочем, это не играло большой роли. Он и так получил вышку за убийство, а казнить человека можно только раз. Но он не вернется в камеру смертников — никогда! Котелок у него варит, а парни, у которых варит котелок, на виселицу не попадают.
Жестокая, холодная решимость светилась в его глазах, с угрозой сверливших темноту, в то время как он прислушивался к тому, что происходило в комнате.
Сейчас говорил тучный мужчина средних лет. Он пытался что-то втолковать похожему на дистрофика типу с седыми волосами, который никак не хотел понять самые простые вещи. Предметом спора была машина. Толстяка звали Бленкинсоп. Обращаясь ко второму, он именовал его то Уэйном, то доктором. Машина, которую Дженсен с трудом разглядел сквозь дверную щель, представляла собой странного вида отполированный предмет, слегка напоминавший панель компьютера, увенчанную феном для просушки волос. Она была укреплена на высокой спинке кресла, и толстый кабель, отходивший от него, был включен в электрическую сеть.