– Я бы так и сделала, но во время задержания вы оказали сопротивление и дворник был тому свидетелем. На этот счет есть соответствующее заявление.
– Вы меня-то видите? Промойте глаза борной кислотой или чаем. Я, да еще пьяный в стельку, оказал сопротивление быку, килограммов на пятьдесят тяжелее меня?! Вот поэтому и сижу перед вами с разбитой мордой и перекошенной челюстью!
– Мы можем провести медэкспертизу.
– Конечно, но только капитан скажет, что я таким родился. Я напишу заявление, а он оторвет мне голову. А она мне еще пригодится. Больше пятнадцати суток вы мне не дадите. Глупо. Мне сына надо искать и жену с дочерью хоронить. Родственников у меня нет.
– Мальчика уже объявили в розыск.
– Толку что! Что вы о нем знаете? В чужие руки он не сдастся и к вам не придет. Если он уцелел, то вы его не найдете. Мальчик развит не по годам и очень гордый. С ним сюсюкать бесполезно, я разговаривал с ним как с равным.
– Вы правы, он уцелел. Один из оперативников видел его в подъезде, но не придал значения этому факту. Мы еще не знали, кто живет в квартире. В этом деле есть еще одна закавыка. Рядом с вашей женой на кровати лежал труп мужчины, убитого тем же ножом. Этого человека звали Дмитрий Васильевич Грачкин. Вы не можете его не знать, так как в течение двух лет сидели в одной колонии. Этим ваша проблема усугубляется.
Ушаков долго молчал и смотрел в окно. Задорина его не трогала. Ей показалось, что ее сообщение потрясло Ивана.
– У меня ответа нет, – произнес он хриплым голосом. – Грачкин моего адреса не знал, и я его не видел после освобождения.
– У вас есть враги?
– Я живу среди них.
– А друзья?
– Не знаю, что это такое. Из близких у меня только жена и дети. Ради них я и прозябал на этом свете. Они во мне нуждались.
– Где вы работаете?
– Постоянно нигде. Выполняю заказы коммерческих фирм на установку электронной техники. Жили небедно.
Задорина немного помолчала.
– Мне бы очень хотелось, Иван Игнатьич, чтобы вы помогли следствию. Вы это можете, я знаю.
– Один раз я это уже сделал. Вскрыл сейф особой сложности по поручению одной фирмы. Меня взяли с поличным. Фирмами оказались ворами. Я помог следствию, их нашли. И что дальше? Они проходили свидетелями по моему делу, и я сел на пять лет. Если в резне, устроенной в моей квартире, замешаны бомжи, вы их сами найдете и посадите. Если в деле фигурируют очередные фирмачи, то посадят меня. Тут как дважды два. За пять лет отсидки я встретил двух-трех серьезных преступников, остальные – мелюзга вроде меня. Я знаю, кто какие преступления совершает – от щипачей до крупных воротил, и я знаю, кого сажают, а кто отделывается легким испугом. Не ищите во мне единомышленника.
– Как знаете. Я подумаю, что можно для вас сделать. В лучшем случае вас освободят через семьдесят два часа с момента задержания. Если к этому времени не предъявят обвинения.
– И если капитан не подстроит очередную гадость.
Следователь промолчала.
* * *
Разговор проходил на даче, где нет посторонних ушей и любопытных. В отличие от сына красавца, унаследовавшего внешность матери, отец страдал ожирением и одышкой, у него часто болело сердце, но он не любил жаловаться и терпеть не мог врачей. Алексей Бенедиктович Котельников мало двигался, его жизнь проходила в креслах кабинетов, залов заседаний, самолетов и машин. Там, где он находился, никто не курил и всегда открывались окна, невзирая на время года. Его спасала закалка и толстый слой жира, остальным приходилось мерзнуть.
Целеустремленности, хватке и силе характера этого человека можно было позавидовать. Во время предвыборной кампании он заставил себя двигаться.
Энергия била из него ключом. В итоге он был избран на второй губернаторский срок и слег на месяц в больницу. Опытный политик, безошибочно оценивавший любую сложную ситуацию, он точно просчитывал варианты последствий и всегда занимал нужное место в расстановке сил.
Однако у всех есть свои слабости. Алексей Бенедиктович имел слабость к арифметике и вел собственную бухгалтерию в обычной общей тетради, где записывал цифры прибыли и расходов, не забывая упоминать имена взяткодателей и тех, кто взятки принимал. Эта тетрадь была еще и своеобразным дневником. В ней Котельников давал комментарии, часто очень остроумные, и характеристики тем или другим своим коллегам, друзьям, врагам и помощникам. Он очень любил деньги и любил их считать. Он отмечал в своей сокровенной тетради все расходы вплоть до того, сколько раздал нищим по дороге в храм Христа Спасителя на праздник Святой Пасхи. Никто не спорит, деньги требуют учета, но не такого откровенного и мелочного, да и имена следует шифровать, а не писать их по белому.
Но кто мог знать, что так получится! Нельзя же себе во всем отказывать!
Человек не может жить в скорлупе. На деле оказалось, что политик такого масштаба обязан жить в скорлупе. Напиться в людном месте не имеет права, только дома, запершись на все замки. И вот случился обвал. Все разом в один день.
Пришла беда – открывай ворота.
Сын стоял перед отцом по стойке «смирно». Он очень боялся отца, и на то имелись серьезные причины. Если бы не отец, сынок из тюрем не вылезал бы. И чем больше отец его вытаскивал из разных грязных историй, тем больше сын чувствовал свою безнаказанность и наглел.
– Ну что, оболтус, продолжай.
– Я не оболтус, отец. Мы сделали, что могли. Да, я виноват, выкрал у тебя ключи от сейфа, но мне позарез нужны деньги, а ты мне, как пионеру, выдаешь на мороженое. Так нормальные люди не живут.
– Нормальные люди с твоим образованием сидят в креслах крупных фирм. Тебя, дурака, в Англии учили, а ты свои мозги в ресторанах пропиваешь. Хватит. Рассказывай дальше.
– После ресторана мы приехали в офис. Левка с Семеном остались в машине, а я с Аркашкой зашел в офис. Охранники играли в шахматы, а то, что творилось этажом выше, им невдомек. Мы поднялись на второй этаж. Хорошо, что шли тихо и ковровые дорожки шаги заглушали. Подходим к кабинету, я открываю дверь. Быстро получилось. Вхожу и вижу: сейф открыт настежь и двое стоят у окна. Меня ослепили лучом фонаря. Правда, я быстро пришел в себя и сообразил, что происходит. Ринулся вперед, на грабителей. А у них веревка висит, крюк надет на решетку и три прута спилено. Они вниз. Я с Аркашкой следом. У нас это не так ловко получилось. А внизу их третий поджидал. Коротышка, на ребенка похож. Они дунули к воротам. Мы следом. Я кричал, но мои козлы не слышали.
Машина прямо у ворот стояла. Левка с Семеном могли бы их перехватить; но у них музыка в салоне на всю катушку играла и они меня не слышали. Зато увидели, как трое выскочили из ворот и побежали к Никитским воротам. Мы в машину и за ними, а они в подворотню. Машину пришлось бросить. Сеня малость обосрался, мол, у воров оружие. Тогда я достал свой нож из-под брючины. Он у меня на липучке был прилеплен. Врываемся в подворотню, вижу, двое уже на заборе висят, а коротышка никак не запрыгнет. Мы к забору. Пацан понял, что ему уже не уйти и схватил доску с земли. Толстяку нашему досталось по тыкве, только ведь его бетонную башку не прошибешь. Второй раз я ему размахнуться не дал. Пырнул куда попало, и шкет свалился, а мы на забор. Ребята от меня все время отставали, поэтому мы не сумели их взять. Я догнал одного, но он оказал сопротивление и мне пришлось ударить его ножом в бок, но его дружок оглушил меня и я на какое-то время отключился, а потом продолжил погоню.