Отчаянно она попыталась оттолкнуть его.
– Да! – закричала она. – Да, она была ребенком Ричарда, да простит меня Господь.
Уильям расхохотался. Это был зловещий смех.
– Итак, великий союз с Рисом – всего лишь фикция.
– Ты не должен говорить ему, – Матильда бросилась вперед и поймала его руку. – Ради Бога, Уильям, ты не должен говорить ему! – Она всхлипнула. Уронив его руку, она закружилась по полу в поисках распятия. Она схватила его и бросила ему. – Обещай мне, что не скажешь ему! Он убьет ее!
Уильям улыбнулся.
– Да, на самом деле, плод твоего распутства с де Клэром.
Она дрожала. Меховая накидка, распахнувшись, упала.
– Пожалуйста, обещай мне, что ты не скажешь лорду Рису, Уильям! Обещай!
– В данный момент было бы сумасшествием ему это говорить, – сказал задумчиво Уильям, – и я буду хранить молчание ради нашего общего блага. Пока это останется секретом между мной и моей женой, – он хладнокровно улыбнулся. – Что касается будущего, мы посмотрим.
Он потянулся, чтобы взять распятие из ее руки. Поцеловав, он с благоговеньем положил его на стол, затем он повернулся снова к ней и скинул мех с ее плеч.
– Мы так редко бываем одни, моя дорогая. Я думаю, пора показать и мне хотя бы часть той страсти, которую ты с такой готовностью даришь другим.
Он осторожно снял ее голубое платье и отправил его вслед за накидкой. Затем повернул ее равнодушное тело и принялся развязывать ее корсет. Она сильно дрожала.
– Пожалуйста, Уильям, не сейчас, так холодно.
– Мы согреем друг друга очень скоро. – Он повернулся и крикнул через плечо: – Эмрис! Эмрис… Ты помнишь Эмриса, нашего слепого музыканта?
Она не оглянулась. Прижимая платье к груди, она услышала, как позади нее открылась и затем снова затворилась дверь. Спустя длившееся какое-то время молчание, в комнате полились первые едва слышные звуки флейты, поднимаясь в темную окутанную дымом высь. Она вздрогнула, когда холодные руки Уильяма вырвали платье из ее стиснутых рук и бросили его на пол.
– Итак, – прошептал он, – вот ты стоишь, обнаженная телом и душой, – он глубоко и прерывисто вздохнул, – распусти волосы.
По какой-то причине она не могла не повиноваться ему. Неуверенно она дотронулась руками до вуали и вытащила шпильки, которые держали ее. Она высвободила косы, все еще длинные и насыщенного золотисто-каштанового цвета, лишь с несколькими серебряными волосками, и начала их медленно распускать, чувствуя потоки воздуха, которые шли от двери по направлению к камину, вызывая мелкую дрожь. Она так и не взглянула на музыканта.
Уильям наблюдал в молчании, как она распускала волосы. Они упали ей на плечи, покрыли ее бледную грудь, струясь живой бронзой в отблеске огня.
Он еще раз вздохнул и взялся за брошь, которая удерживала его накидку.
– У тебя до сих пор тело девушки, несмотря на всех детей, которых ты выносила, – законнорожденные или незаконно, они не оставили на тебе печать.
Он положил руку на ее живот.
Она резко отстранилась, ее глаза загорелись безмолвной и внезапной ненавистью. Он расхохотался:
– Да, ты меня ненавидишь, но ты обязана подчиняться мне, дорогая! Я твой муж. – Вслед за накидкой он уронил камзол.
– Ты обязана подчиняться мне, Матильда, потому что у меня есть ключ к твоему рассудку.
Она сглотнула.
– Вы сошли с ума, мой господин.
Как будто освободившись от какого-то колдовства, она неожиданно поняла, что может двигаться. Повернувшись, она подобрала свою меховую накидку и завернулась в нее, пока богатый каштановый мех не покрыл ее от кончиков пальцев до подбородка.
– У вас нет ключей к моему рассудку!
– Нет, есть.
Музыка резко оборвалась, Уильям поднес руку к ее лицу.
– Сбрось накидку, Матильда. Вот так.
Он улыбнулся, в то время как она без эмоций поняла, что повинуется ему.
– А теперь на колени.
В гневе она открыла рот, чтобы возмутиться, но возражения остались невысказанными. С трудом понимая, что она делает, она опустилась на богатый мех и посмотрела снизу вверх на него. Отблески огня играли на ее бледной коже, и он стал медленно раздеваться. Она видела коренастое обнаженное тело, грудь с треугольником седеющих волос, заостренным книзу. Крепкие мускулистые бедра, белые уродливые шрамы, один на левом бедре, другой на левом плече. Она редко видела его обнаженным. Хотя все обычно спали раздетыми, завернувшись в покрывала и меха, или лежали, растянувшись на грубых льняных простынях, она всегда укутывалась покрывалами, когда это было возможно, и всегда крепко зажмуривала глаза. Теперь деваться было некуда. Какая-то сила воли в нем, казалось, заставляла ее держать глаза открытыми, не сводя взгляда с его тела. Нервно ее взгляд скользнул на восставшую плоть, – на мускулистые руки в шрамах, которые могли удерживать ее так безжалостно, пока он использовал ее. Она дерзко сжала кулаки, наконец-то встретившись с ним взглядом. Он улыбнулся.
– Ляг, жена. Вот здесь, на полу.
– Нет, – выдохнула она, собирая последние остатки сил, чтобы противостоять ему. – Нет, мой господин, я не сделаю этого. Тебе нравится обращаться со мной как со шлюхой, но я твоя настоящая жена, верная тебе много лет. Если я должна уступить тебе, то только на супружеской постели.
– Верная? – усмехнулся он неожиданно. – Ты предала меня с де Клэром. А с кем еще, интересно? – Он посмотрел на нее, вдруг задумавшись над этим.
Она опустила глаза, и он рассмеялся.
– Вину можно прочесть в твоих глазах? Кто он был? Один мужчина? Два? Сотня?
– Всего один, мой господин.
Почему она ему отвечает? Казалось, будто какая-то сила заставила ее дать ответ.
– И кто же он был?
– Тот, кому ты сам меня отдал, мой господин, – выпалила она, – и я не спала с ним по собственному желанию. Я клянусь в этом перед Богом.
Уильям приподнял бровь.
– И кем же был этот жаждущий поклонник?
– Принц Джон, – ответила она шепотом.
– Та-ак! – гнев окрасил его щеки. – Итак, ты королевская шлюха. Где же Джон овладел тобой? На кровати, обрамленной золоченой тканью? Не важно. Для меня ты будешь лежать на полу, где тебе и место.
Он наклонился и подобрал широкий кожаный ремень, сброшенный вместе с одеждой.
– Ложись, Матильда, или я устрою тебе порку, которую ты заслуживаешь.
Позади них снова неожиданно заиграла музыка, легко и едва слышно, будто за пределами этой темной комнаты, этих горящих свечей в канделябрах и этого горько-сладкого дыма, идущего от камина. Снаружи над холмами, гоня потоки под бегущими облаками, стонал ветер – жуткий, унылый звук, такой же одинокий, как вой голодного волка.