Ехать некуда. Я уже знаю, что там — пустой берег, пустая набережная. И поселок тоже пустой. «Здесь» не требуется тыкаться носом, чтобы понять такое. Мой Эль-Рей пуст. Да и какой это теперь Рай? Тот же Ад, только залитый солнцем.
И вот за солнцем она на заре
Гонит усталый мотор.
Она никогда не увидит Эль-Рей,
И не увидит никто.
Отсюда моря не видно, разве что подняться на пригорок. Только зачем? И так все ясно. Солнце, небо, равнодушная зелень до самого горизонта. И все-таки стоит посмотреть. Вдруг?
…Кажется? Кажется, конечно! В такой день контуры не могут расплываться, не могут течь. Это лишь в темноте, в сумерках. Ничего страшного, завтра все вернется, все будет по-старому.
[…………………………..]
…Восемь цветов. Черный — внизу. Над морской ширью, над мертвым покоем. Я ждал, тебя, радуга! Я все понял.
Каждый Охотник Желает Знать…
Она никогда не увидит Эль-Рей,
И не увидит никто.
Песня на этот раз запомню обязательно запомню… это легко очень легко… зря купился зря акула снова задумала не снова все время… странно засыпать и знать… темно всегда темно… песню легко запомнить легко повторить… куда зовет акула… не колыбельная кто сочиняет не я же… акуле не верить… неверитьневеритьневерить…
[…………………………..]
Не комната — веранда, даже не застекленная. Столик, два шезлонга, на столике нечто желтое в графине… Компьютера, между прочим, нет. А как же инсталляция?
Инстал-ля-ци-я! Инстал-ля-ци-я! Тьфу, привязалось!
За крыльцом — баскетбольная, площадка. Конечно, не совсем баскетбольная, но тут я не спец. Дальше лес, за лесом… Горы за лесом, и не маленькие. Тянь-Шань прямо.
…Как в Ташкенте? Да, как в Ташкенте, если посреди главной площади стать и на юг посмотреть. Только горы там дальше, у самого горизонта.
— Нимми-нимми-нот!
А вот и Акула. Не у горизонта — тут, в дверях, что внутрь дома ведут. Веселая улыбающаяся джинсовая Акула. Загар тот же, рубашка узлом — та же…
— День добрый! — вздохнул я. — По инглиш не спик из принципа. На эназе лэнгвиджэз — по невежеству. Впрочем, можем на латыни. Бене, фратере?
Хохотала Акула долго. Мне даже понравилось.
— Не пугайте, Том Тим! Латыни я боялся еще в колледже. А русская программа уже настроена. Добро пожаловать в клуб!
Я не выдержал — вновь оглянулся. В какой такой клуб? В баскетбольный, что ли? То есть не баскетбольный, за крыльцом не площадка (смотреть надо было!) — теннисный корт. Хоть по мне — никакой разницы. Мячик налево, мячик направо…
— В мой клуб, Том Тим. Помните, я говорил о связном файле — настоящем. Вот, прошу!
Кажется, «прошу» относилось не только к связному чудо-файлу «Веранда-Корт», но и к одному из шезлонгов. Во всяком случае, понял я именно так. А что в графине? Не апельсиновый ли сок? Прямо как в буфете возле станции канатки…
Спросить об Альде? Сейчас?
— Ну вот, Том Тим. Считайте себя полноправным членом клуба. А по случаю вступления вам полагаются подарки.
Спросить — но не сейчас. Ее файл в комплект подарков явно не входит.
Акула плюхнулась в соседний шезлонг, порылась загорелой рукой в кармане.
— Подарок первый. Извольте!
Даже «извольте»!.. Так это же пульт! Почти как телевизионный, только совсем маленький.
— Спасибо, друг Джимми-Джон. И что смотреть станем?
[…………………………..]
— …Обычный домик, так сказать, летний. — Акула развела руками, поглядела вокруг. — Я, знаете, друг Том Тим, не поклонник роскоши.
Тут он был прав. Комната — та, что примыкала к веранде, — выглядела истинно по-спартански. Даже койка оказалась раскладная, зеленого брезента.
— Такие использовали в британской армии в Первую мировую. — Акула явно уловила мой взгляд. — Месопотамский фронт. Очень удобно!
— Как у Колчака, — согласился я, продолжая бесцеремонно оглядываться. Правда, любоваться особо было нечем. А такое неспроста. Или друг Джимми-Джон привык к простоте, к брезентовым койкам и фанерным стенам — или все это для освежающего контраста. В Австралии, поди, на золоте обедает!
А что там в углу, на стене? Оч-ч-чень к месту! Темновато, правда, но посмотрим.
— Кончак? — Акула моргнула. — Татарский хан какой-нибудь?
— Племянник Чингиза, — кивнул я, не без опаски заглядывая в зеркало. С Джимми-Джона станется, превратить меня, скажем, в питекантропа…
— Ого!
— Сработало? — Акула была уже рядом. — Дело не сложное, но должно понравиться.
…В зеркале был я. Самый обычный, настоящий. Во сне не всегда помнишь себя, но тут сомнений не оставалось. Такой же, как «там». Правильный!
— Зеркало из «Белоснежки», друг Том Тим. Каждый видит себя оптимальным.
— Оптимальным? — Я невольно поднес руку к щеке, понаблюдал за стараниями меня — отражения. — Но это — обычное зеркало? Или…
[…………………………..]
Можно не спрашивать — «или». Парню в зеркале даже не тридцать — двадцать пять, не больше. Это вообще. А если в частностях… Нет, не стоит!
— Зеркало по Фрейду, — констатировал я, неблагодарно отворачиваясь от своего почти двойника. — У вас тут все по Фрейду, друг Джимми-Джон! В колледже увлекались психоанализом, да? Фрейд, помноженный на компьютер?
— Но почему компьютер? — Акула присела на пластиковую табуретку, нога легла за ногу. — Вы все время поминаете компьютер, Том Тим, но я говорил — сходства почти нет.
…Второй табуретки в комнате не оказалось. Как у обер-якобинца Максимилиана Робеспьера. Гостю ненавязчиво указывали на его место.
— В каждом втором фантастическом романе обязательно присутствует какой-нибудь компьютерный город, Джимми-Джон. Там все в личинах, все под «никами», все веселятся…
Акула поморщилась, дернула носком сандалии.
— Я же вам говорил — сходства мало. Компьютер нам и не нужен, более того, мир, где мы находимся, — это не файл, носитель куда более надежный. Файл, что я вам прислал, — лишь пригласительный билет…
…А странный файл! Не рисунки — чертеж. Нечто сложное, почти старый ламповый телевизор.
— Главное же — время. Мы не крадем его у жизни, мы лишь используем то, что прежде нам не принадлежало!
— Конкистадоры Гипносферы, — настало время морщиться мне. — Кортесы сновидений!
— Сами написали. — Акула оскалила зубы. — Это тоже важно — властвовать над собой в океане Оно. Точнее — подняться над океаном… Файл получили? С «Гипнономиконом»? Сегодня выслал, как раз перед тем как выпить снотворного.