Он был в полной растерянности. Ведь они с Леной хотели дать мальчику это же самое имя! Возможны ли такие совпадения?
— Она назвала своего ребенка в честь моего папы, — счел нужным сообщить Артур и сморщился, словно воспоминания об отце оказались не самыми приятными. — Вы же знаете моего папу?
Виктор с ненавистью смотрел на Малышева, но, похоже, того это не смутило.
— Это он тут все сделал. Когда я был маленьким, папа часто брал меня сюда. Он иногда причинял мне боль, но я все равно любил его. Мы устраивали представления! Я…
— Заткнись! — прорычал Виктор.
Артур обиженно замолчал, но черты его лица быстро разгладились, и он сосредоточился на работе. В помещении снова воцарилась тишина. Старик наклеил фото на последнюю банку — всего их было порядка шестидесяти — и поднялся на ноги. Его мутный взгляд остановился на Кате. Продолжая держать в руке банку, он начал приближаться к девушке. У Кати перехватило дыхание.
Малышев подошел вплотную. Ее ноздри уловили тяжелый смрад, исходивший от костлявого тела.
— Вы очень красивы, — восхищенно сказал он.
Его воспаленные, покрытые коркой губы раздвинулись в улыбке, напоминая трещину в засохшем куске грязи.
— Я давно не видел таких девушек. — Он нерешительно переступил скованными ногами. — Она сказала, что вы моя сестренка. Это правда?
Катя вжала голову в плечи.
— Я всегда жил один. Даже когда мои родители были живы, я чувствовал одиночество. Знаете, как это страшно, когда вы никому не нужны? Мне очень хотелось бы иметь маленького братика или сестренку. Мы веселились бы, играли…
Он продолжал что-то лопотать, протягивал руку к лицу Кати и тут же виновато отдергивал ее, будто у него где-то в мозгу срабатывал невидимый предохранитель. Катя пропускала бессвязную речь мимо ушей. Все ее внимание было сосредоточено на стеклянной посудине, которую сжимали грязные худые пальцы психопата. Точнее, на картинке.
Это был Олег. Надпись под его улыбающимся лицом гласила: «Насладись вкусом!»
В «Берлоге» уже которые сутки царила непривычная тишина. На пустой сцене стоял барабан, забытый кем-то из музыкантов. Стойка бара покрылась пылью.
Шел третий час ночи. В клубе находились только Дантист и Монгол. Оба были мрачнее тучи — куда-то запропастился Гаучо. Он перестал выходить на связь чуть ли не сутки назад, и Дантист все телефоны оборвал, пытаясь поговорить с другом. Впрочем, домашние Гаучо заявили, что сегодня утром он ни свет ни заря укатил на своем байке.
— Если не объявится к утру, пойдем в ментовку, — наконец сказал Дантист. — Хотя проку от этих ослов в погонах немного. Только толкаются и блеют.
— Не психуй раньше времени, — отозвался Монгол, который сидел за столом, открывая и закрывая складной нож-«бабочку». — Найдется. Он любит преподносить сюрпризы.
— Я же предупреждал, никакого самоуправства! — Дантист начал ходить из угла в угол, грохоча каблуками. — Мне эта его самостоятельность уже поперек горла! Еще на колеса сел! На фига?
— Дантист, уймись. Сам сказал, что работаем в команде.
— Немного мы наработали, — безрадостно заметил тот.
Монгол пожал плечами.
— Ты сам был инициатором. Или рассчитывал поймать Живодера на второй день? Так только в кино бывает.
— Нет, но… — начал было Дантист, однако его прервал звук тарахтящего мотоциклетного двигателя.
Эта, извините, мелодия была поставлена на входящие звонки его мобильника.
— Легок на помине, сукин сын, — с облегчением пробормотал он.
— Дантист, у меня проблемы, — раздался голос Гаучо. — Меня замели. Я слегка вмазал, а тут менты. Нужно за права забашлять.
Дантист на мгновение оторопел.
— Ты где?!
— Пять километров до вас не доехал, — нетерпеливо сказал Гаучо. — Дантист, шевели булками, или у меня права заберут. Возьми пятерку, мне откупиться не хватает. — Гаучо продиктовал адрес и отключился.
— Дятел! — в сердцах вырвалось у Дантиста.
Он достал кожаный кошелек на массивной цепочке и стал пересчитывать наличность.
— Вот уж от него-то не ожидал. У меня три с половиной. Монгол, добавишь? Гаучо спасать нужно, его прессуют.
— Нет проблем.
— Тогда поехали. Обратно ты за руль сядешь, а я его байк поведу.
Через три минуты подержанная «Нива» Дантиста выруливала на трассу.
Сделка по выкупу водительского удостоверения Гаучо прошла тихо и мирно. Старший сержант торопливо сунул деньги в карман и вернул байкеру права. Дантист сел на мотоцикл Гаучо. Тот забрался в машину и поймал взгляд, не суливший ему ничего хорошего.
Вскоре они снова были в «Берлоге».
— Я тебя внимательно слушаю, братишка, — процедил Дантист. — Думаю, кое-кто должен объясниться.
— Обязательно, — заявил Гаучо.
Он вел себя нормально, но Дантист чувствовал запах водки, что было совсем невероятно. Гаучо практически не употреблял алкоголь, тем более за рулем.
— Дантист, ты не злись на меня. Бабло я тебе отдам, — видя решительный настрой сержанта по оружию, проговорил Гаучо.
— Не в деньгах дело! — рявкнул Дантист. — Ты мог бы позвонить раньше! Какого хрена ужратым катаешься? Остренького захотелось? Давно не хоронили никого из наших?
— Ты мне даже слова не даешь вставить, — миролюбиво сказал Гаучо, вытаскивая смартфон из внутреннего кармана куртки.
— Я бы тебе вставил, — буркнул Дантист, успокаиваясь. — Да толку!.. Что там у тебя?
— Просто помолчите минут десять, — предложил Гаучо. — Тут есть чай?
— На кухне чайник, — сказал Монгол. — Только сахар кончился.
Гаучо ушел, а Дантист с Монголом вперили взгляды в смартфон.
Оттуда послышалось тихое потрескивание, затем раздался сиплый, прокуренный мужской голос:
«Короче, так. У меня есть дядя. Точнее, был. Помер месяц назад. Его Петя звали. Бухал он сильно».
— Что за херня? — Монгол нахмурился, но Дантист взмахнул рукой, призывая слушать.
«Давай к теме, Глеб», — прозвучал спокойный голос Гаучо.
«Короче, дело давнее. Мне тогда лет семь было. Мой папаня, сеструха Танька, я и дядя Петя пошли, значит, за грибами и разбрелись по кустам. Дядя Петя с собой самогону взял. Я грибочки собираю, а он бухает».
Бесшумно ступая, вернулся Гаучо с дымящейся чашкой чая.
«Через полчаса был уже пьяный в соплю. Все грибы растерял. Я думал, он знает дорогу, оказалось, хрен там. Дядя Петя просто перся куда попало, а я за ним. Короче, мы заблудились».
Дантист был само внимание и вслушивался в каждое слово. Интуиция подсказывала ему, что вскоре они узнают что-то чрезвычайно важное. Он слишком хорошо знал Гаучо и не сомневался в том, что эта беседа записана не просто так.