— Сегодня ночью нам предстоит участие в каком-то языческом обряде, возможно даже непристойного характера.
— Да ты что! — Кравчинский мгновенно принял сидячее положение. — Оргиастический культ?
— Ты, разумеется, можешь уклониться. Никто на твоем участии настаивать не будет.
— А вот это дудки, — возмутился Аполлон. — Я, можно сказать, тысячи верст проделал на перекладных от самого города Парижа, дабы проникнуть в тайны местных колдунов, а ты хочешь лишить меня такого зрелища.
Ярослав поначалу принял слова Кравчинского за бред и даже слегка испугался, не подхватил ли Аполлон местную болезнь, заразившись ею от того же Коляна Ходулина, но, как вскоре выяснилось, беспокоился он совершенно напрасно, поскольку его приятель впал всего лишь в поэтический раж.
— Есть одно неприятное обстоятельство, дорогой Калиостро. Если верить нашему хорошему знакомому Терентию Филипповичу Доренко, то его предка фон Дорна убил не кто иной, как поручик Друбич. И этот же Друбич, согласно тому же источнику, отправил на тот свет и местного Дракулу — графа Глинского.
— Ну и что?
— Так ведь Друбич это я. Именно мне сегодня предстоит вступить в брак с Екатериной Глинской.
— Это Катька тебе сказала?
— Допустим. Но если свершится это событие, то почему бы не свершиться другому?
— То есть ты убьешь Коляна Ходулина?
— Выходит что так. Я боюсь, что после встречи с оракулом нам придется доигрывать взятые на себя роли. Мы ведь не знаем, с какой целью сюда приезжал тот Друбич. Возможно, им двигала не только любовь к сестре графа. Говорили же тебе фрейлины, что этот лейб-гвардеец еще тот типчик.
— Авантюрист, — охотно подтвердил Кравчинский, — за которым числится множество темных дел. Поздравляю тебя с таким предком, Кузнецов. Но фон Дорна ты не убил?! А ведь должен был убить, Ярила! И твой предок тогда, в восемнадцатом веке, сделал это не моргнув глазом.
Ярославу пришло на ум, что Аполлон в своих предположениях скорее всего прав. Более того, поручик Друбич убил тогда не только фон Дорна, но и, возможно, Ваньку Митрофанова, который именовался как-то по-другому.
— Ванькой Каином он звался, — неожиданно проявил осведомленность в делах давно минувших Кравчинский. — Я сегодня специально завел разговор об этом с Глинским. Отъявленным мерзавцем был этот Ванька, загубившим не одну христианскую душу. Так что отдельное вам спасибо, господин поручик, от местных жителей.
Тем не менее смерть Ваньки Каина не повлекла за собой смерти Ивана Митрофанова, исполнявшего роль атамана шайки разбойников в этом спектакле. Это обстоятельство, во-первых, сильно облегчало совесть Ярослава Кузнецова, а во-вторых, возможно, указывало путь, по которому следует идти.
— Хочешь сказать, что насильственная смерть вернет того же Коляна Ходулина в естественное состояние? — прищурился в сторону приятеля Кравчинский.
— Можно сделать и такое предположение, — осторожно отозвался Кузнецов.
— А вот в этом я как раз и не уверен, Ярослав. — Кравчинский покачал головой. — Не мы с тобой режиссеры и драматурги этого спектакля. Ванька Каин умер в предписанный сюжетом срок, до конца сыграв ту роль, для которой его предназначали. Что касается Коляна Ходулина, то нашему приятелю еще, похоже, очень многое предстоит сделать. Боюсь, что тебе не позволят его устранить, а если ты попытаешься это сделать, то далеко не факт, что наш друг воскреснет. Актерское самоуправство всегда раздражает драматургов и режиссеров, и санкции против ослушников последуют незамедлительно.
После недолгого размышления Кузнецов пришел к выводу, что Аполлоша, скорее всего, снова прав. Разумеется, стрелять направо и налево Ярослав не собирался, ему просто хотелось понять правила, по которым развивается эта игра, чтобы не оплошать в ответственный момент. И, уж конечно, неплохо было бы просчитать ситуацию наперед, тем более что кое-какими сведениями о целях участников драмы они располагают.
— А что ты конкретно имеешь в виду? — удивился Кравчинский.
— И Глинскому, и Терентию Филипповичу Доренко нужна диадема, но не сама по себе, а как ключ к какой-то тайне, дающей ощутимые дивиденды. У меня сложилось впечатление, что старший оперуполномоченный знает, что ищет. Известно ему и о том, что эти поиски сопряжены с риском потерять не только жизнь, но и бессмертную душу.
— А откуда ты знаешь, что этот Доренко-Дорн вообще существовал, может, это мифический персонаж?
— Нет, Аполлон, в том-то все и дело, что старший оперуполномоченный реальное лицо, иначе он не был бы интересен оракулу, или режиссеру, как ты изволишь выражаться, и тот не стал бы выводить его на сцену в качестве персонажа.
— Хочешь сказать, что и режиссер ищет что-то, давно утерянное, перелистывая страницы своей памяти?
— Нет, он не просто перелистывает страницы, он выстраивает сюжет, который неизбежно должен привести его к какому-то нужному результату.
— И кем может оказаться этот таинственный режиссер, по-твоему?
— Понятия не имею, — пожал плечами Ярослав. — Возможно, инопланетянином. Но в любом случае это не первая его попытка получить искомое. Две предыдущие закончились провалом. Видимо, проанализировав собственные ошибки, он внес коррективы в свою работу.
Друзья успели не только обсудить свои приключения минувших дней, но и недурно выспаться накануне предстоящей трудной и беспокойной ночи. Разбудил их сам граф Глинский. За окном уже смеркалось. Колян находился во взвинченном состоянии, судя по всему, его не на шутку тревожила предстоящая встреча с таинственным оракулом. Поужинать они все-таки успели. Карета императрицы остановилась у крыльца, когда уже совсем стемнело. Нынешняя карета была гораздо скромнее той, которую угнали подельники покойного Ваньки Каина, да и охраняли ее только трое преображенцев. Ее величество в этот раз явно не рассчитывала на радушный прием подданных и всячески пыталась сохранить инкогнито. Во всяком случае, она даже не вышла из кареты. Зато преображенцы спешились. Им, похоже, путь к таинственному домику колдуньи Ефросиньи был закрыт. Как и позапрошлой ночью, в карету императрицы подсели Катюша и Калиостро. Последний в этот раз был трезв как стекло и чрезвычайно любезен. Граф Глинский с поручиком Друбичем вскочили на коней. Егорыч, а на козлах сидел именно он, взмахнул хлыстом, и карета, запряженная на этот раз всего лишь четверкой лошадей, покатила по лесной дороге. Трудно было сказать, куда сегодня так спешили Глинский и императрица, погони, по всем приметам, даже не предвиделось. Тем не менее кони неслись со скоростью ветра, а Ярославу оставалось только чертыхаться, поражаясь чужому неразумию. К счастью, все обошлось и в этот раз. Карета целехонькой домчалась до уже знакомой лесной избушки, и отчаянные всадники не свернули себе шеи. Ефросинья встретила их у порога. В руках у нее была уже знакомая Ярославу диадема. Расторопный Глинский помог императрице выбраться наружу. Поручик Друбич поддержал под локоток свою невесту. Последним покинул карету Калиостро, бледный как сама смерть. Все-таки Аполлоша плохо переносил как качку, так и скачку, хотя сказывалось, наверное, и волнение неофита, приобщаемого к черной магии. В этот раз гости в избушку на курьих ножках даже не входили, Ефросинья повела их лесной тропой совсем уж в непроходимые дебри. Ярослав видел в почти непроглядной тьме только смутно белеющее платье Катюши, шедшей впереди него. А за его спиной тяжело дышал взволнованный Аполлон. Поэт и в дневное время бывал в лесу считанные разы, а уж ночной лес и вовсе пугал его своей непредсказуемостью. Слева заухала ночная птица, чем, кажется, не на шутку испугала впечатлительного поэта. Кравчинский заторопился и едва не сшиб Ярослава.