В эти дни Артем активно отсыпался, следуя нехитрой солдатской мудрости: солдат спит — служба идет, что дальше будет — неизвестно, а пока есть возможность отоспаться и отъесться, надо этим пользоваться. А вот Годайго в эти дни, похоже, и не спал вовсе. Его и без того фонтанирующая нервная энергия словно получила дополнительную подпитку от магических батарей. Он целыми днями где-то носился, с кем-то встречался. Фанатический блеск, которым и без того отливали глаза бывшего императора, за эти дни превратился в горячечный огонь.
Слава Будде, от Артема не столь и часто требовалось его сопровождать. Большей частью Годайго справлялся один. Хотя, как понимал Артем, дело тут не в том, что бывший император бережет здоровье чужеземца, а в том, что переговоры Годайго вел столь щекотливые и конфиденциальные, что лишние свидетели были ему вовсе ни к чему. Белый Дракон нужен был Годайго главным образом для агитации сомневающихся, и вот тогда да, тогда Артем шел показывать себя и легендарные доспехи.
Как раз в эти камакурские дни Артем нашел точное сравнение тому, чем он занимается. А тем же, чем занимались в другие времена на свободных и демократических выборах всяких там президентов и депутатов разнообразные популярные певцы. Он со своими доспехами и легендарной славой Белого Дракона — что-то вроде условного Кобзона, разъезжающего по стране с концертами и агитирующего голосовать за условного Ельцина. И еще два обстоятельства их роднит: там и там на кону стояла власть, и они оба, то бишь он и условный Кобзон, старались не ради идеи, а для своей и своих близких выгоды.
Самым ответственным камакурским мероприятием стало посещение семьи Минамото.
За столиком сидели четверо самураев самого что ни на есть воинственного вида. «Ежели б вы, ребятки, знали, что такое Голливуд, то могли бы смело гуда направиться всей своей великолепной четверкой, — подумал Артем, обводя их взглядом. — Вас без всяких кастингов-шмастингов приняли бы в исторические блокбастеры хоть про первых, хоть про последних самураев, или я не Белый Дракон. Уж больно колоритны». Даже самый пожилой из Минамото казался вырезанным из железного дерева воплощением величия знатного самурайского рода. Даже самому молодому из Минамото за одно лишь властное лицо можно было с ходу поручить командование тысячей воинов.
Обошлись, что удивительно, без бурного выражения восторгов по поводу доспехов. Засвидетельствовали «да, это те самые», покивали головами, сказали что-то вроде того, что «призраки вод Дан-но-ура могли отдать свою добычу только для великого дела». Самый молодой из Минамото, правда, попытался наехать, сказав: «Этот о-ёрой принадлежит роду Минамото как роду, победившему Тайра». Но самый пожилой резко осадил его: «О чем говоришь! Вспомни, что род Минамото не сумел завладеть доспехами в битве!»
Во время речи Артема лица самураев Минамото оставались непроницаемыми, словно у привязанного к столбу индейского вождя, в которого бледнолицые мечут ножи. К концу своего выступления Артем даже несколько скис и закончил его без должного пафоса.
— Скажи, Белый Дракон, — спросил пожилой Минамото, когда Артем замолчал, — были ли тебе даны знаки о будущей победе или будущем поражении?
Вопрос, признаться, был неожиданный. Ответа у Артема в загашнике не имелось. Надо было что-то импровизировать по ходу пьесы.
— Да, — сказал Артем, — был дан знак не далее как три дня назад…
Придумать подходящую историйку в данном случае не было проблемой.
— Я сидел на берегу пруда рядом с монастырем в Сагами, вдруг подул ветер, под его дуновением пришли в движение листья на поверхности воды и на какое-то мгновение сложились в иероглиф «быть». Потом ветер вновь смешал эти листья.
Самураи тринадцатого века выслушали все это предельно серьезно.
— Это, бесспорно, знак, — первым поторопился высказаться молодой Минамото, — но говорит ли он о победе?
— Духи ветра — это сильные духи, им можно верить, — сказал пожилой Минамото.
После этих слов самураи надолго призадумались. А потом, к удовольствию Артема, пожилой сказал, что им надо все обсудить, поэтому беседу они продолжат завтра.
Когда Артем с бывшим императором возвращались на постоялый двор, Годайго, сияя от счастья, сказал:
— Дом Минамото поддержит нас, я это знаю. Завтра я твердо пообещаю им сохранить за домом Минамото сёгунство, возвратив правительство бакуфу прежнее значение. И никаких отречений малолетних сёгунов. Они согласятся, я увидел это в их глазах.
По всем правилам конспиративной игры Артем должен был горячо возрадоваться. Однако он предпочел не притворяться, а сказать как есть:
— Если бы я не устал, я бы обрадовался. Но я так устал, Годайго-сан, что мне хочется только одного — отдохнуть, отлежаться, и чтобы все скорее закончилось.
— Скоро закончится, — заверил его Годайго, — и ты будешь отдыхать…
Через день они покинули Камакура, и опять бесконечной чередой потянулись города, поселки, монастыри. Теперь у Годайго были с собой письма Минамото, и это очень облегчало переговоры с колеблющимися в выборе самураями. А к тем, кто заведомо не мог согласиться, они и не заезжали, время попусту не тратили. Они добрались до севера-востока Хонсю, до провинций, за границами которых начинались земли айнов, свирепых воинов, великолепных лучников. К удивлению Годайго, мало кто из самурайских семей, населявших северо-восток, выказал желание присоединиться к мятежу. «Они всегда стремились оставаться в стороне, они и утинантю» [62] — так прокомментировал пассивность окинавцев раздосадованный Годайго.
Прямиком из северо-восточных провинций они поскакали обратно, в монастырь Сайтё, неподалеку от которого, как выяснилось после последнего и окончательного разговора с Минамото (и о чем Артем, естественно, немедленно уведомил связных сиккэна), и был назначен сбор мятежной армии. Место было удобное: до Киото недалече, и дороги к столице ведут удобные для прохождения армии, и даже не одна, и поблизости от монастыря имеется подходящая для сбора армии долина, и Годайго удобнее было дожидаться прибытия мятежных сил в своем излюбленном монастыре…
И вот что интересно — ни разу за все время гастролей в голову Артему не пришла очевидная, казалось бы, в его ситуации мысль: а не переметнуться ли ему и в самом деле на сторону Годайго? Ведь армия у бывшего императора, по всему выходило, набиралась солидная, способная на великие свершения. Конечно, к угрозам сиккэна следовало относиться со всей серьезностью, однако и против этих угроз можно было найти противоядие. Скажем, признаться во всем Годайго, одному ему, и вместе с ним на пару вычислить «крота» в его окружении. И все сразу бы упростилось. Правда, в связи с этим возник бы другой, гораздо более интересный вопрос — а что, неужто сиккэн полагался исключительно на угрозы, или он такой умный, что сумел просчитать и Артемово равнодушие? Будда его знает, этого сиккэна, с него может статься, что и просчитал, хренов Шелленберг…