Поначалу Ники видела только эту улыбку. Потом, как у чеширского кота, в воздухе проступили менее яркие, но не менее существенные черты имиджа Эрлина. Дорогой бежевый костюм, атлетическая фигура, тщательно разобранные на прямой пробор темные волосы. Такой же, как у Арсана, восточно-азиатский тип лица, но более утонченный. Короткий крючковатый нос, сильно развитые челюсти, яркие цепкие серые глаза под густыми бровями.
Эрлин производил не просто положительное впечатление. Он с ходу очаровывал. Это было удивительное, напористое, даже агрессивное обаяние. Когда тебе улыбаются подобной улыбкой, не успеваешь даже перевести дух и хоть немного собраться с мыслями, как уже полностью покорен и глупо улыбаешься в ответ, полный искреннего расположения и преданности к собеседнику.
На самом деле улыбка Эрлина была «поставлена» на девушку малость постарше Ники. В густой замес сердечности, искренности и глубокой симпатии было самую чуточку переложено мужского обаяния. Поэтому девочка увидела только то, что шеф внезапно и безо всякой причины широко ей улыбнулся. Такую сияющую искреннюю улыбку Ники видела только по телевизору, в рекламе зубной пасты.
«Чего это он лыбится?» — опешила она.
Эрлин внезапно перестал улыбаться, и в приемной как будто зашло солнце. Ники ни с того ни с сего задрожала. Она сама не понимала, что с ней происходит. Сперва она подумала, что просто волнуется. Но потом поняла, что боится. Обаятельный продюсер, который так ловко управлял своей мимикой, вызывал у нее безотчетный, иррациональный страх.
Вслед за ним из кабинета вышел Гумусов с папкой бумаг.
— Подготовь документы, через две минуты я еду, — бросил шеф, не отрывая взгляда от Ники, и шагнул к ней навстречу. Ники попятилась.
— Здравствуйте, Вероника. У меня две минуты, я вас внимательно слушаю.
От такого напора Ники совершенно растерялась и понесла полную ахинею.
— Наша замечательная группа…
— Какая еще группа? — искренне удивился Эрлин.
— «Утро понедельника». Я там на подпевках. Они такие талантливые ребята, особенно Рэндом! Знаете, он сочинил такую песню, что все девчонки в нашем классе просто рыдали!
Ники пришла в себя, ее голос зазвучал увереннее.
— У меня с собой диск, наш последний альбом, я дам вам послушать…
— Тиль не говорил мне ни о какой группе, — оборвал ее Эрлин, — насколько мне известно, речь шла только о вас.
Ники, покраснев, заткнулась.
— Вы, девушка, меня принимаете за кого-то, кем я не являюсь. Я не занимаюсь раскруткой начинающих музыкальных коллективов.
— Но папа же сказал, что вы продюсер! — испуганно спросила Ники. — Разве нет?
Эрлин поморщился.
— Тиль неправильно информирован. Нет, я могу… в виде исключения… поспособствовать продвижению в шоу-бизнесе дочери своего сотрудника… Но до определенных пределов… при наличии ярко выраженных талантов, которых, как я понимаю, нет… и к тому же, мне сейчас абсолютно некогда этим заниматься.
Эрлин взглянул на часы и снова одарил Ники обаятельнейшей улыбкой, никак не вязавшейся с его последними словами.
— Извините, Вероника, мне пора. Желаю вам творческих успехов. До свидания.
Ники сидела дома перед телевизором и смотрела МТБ. На экране распевала, чуть ли не влезая лицом в камеру, какая-то девчонка, ненамного старше ее. Ники смотрела на девчонку и злобствовала. Такая красивая, самоуверенная, успешная, беспроблемная. Правильная девочка. Одна из тех, кого в детстве ставили Веронике в пример.
«Почему у всех нормальные, правильные дочери, только у меня какой-то выродок…»
Удивительно подумать — Ники когда-то всерьез считала, что если станет «правильной девочкой», то сразу добьется успеха, и все ее полюбят. Пока наконец не поняла, что этот персонаж существует исключительно в воображении ее мамы.
«Есть один человек, которого я ненавижу всей душой, — думала Ники, враждебно глядя в телевизор. — Это абстрактная хорошая девочка, у которой все так, как надо. Я понимаю, что на самом деле ее нет. И не будет. Потому что если я ее когда-нибудь встречу, то убью».
Но Ники понимала, что эту девчонку она никогда не встретит. И не потому, что ее нет. А просто потому, что никогда не попадет на МТБ. Никто не будет раскручивать ее и делать из нее звезду. Толик надул ее. Эрлин отказался ей помогать. Все кончено.
«Зачем вообще Толик таскал меня целую неделю в эту гнусную контору? — растравляла раны Ники. — Зачем я там часами сидела под дверью? Чтобы со мной поговорили тридцать секунд и послали подальше? Ноги моей там больше не будет! А Эрлин никакой и не продюсер…»
В памяти Ники услужливо всплыли неприятная сцена с покойным Гавриловым и ее тогдашние подозрения. Чем на самом деле занимается эта контора? Контора, где охранник — маньяк, убивающий свои жертвы магическим оружием? Кто такой Эрлин? И, кстати, кто такой Толик?
«Да и отец ли он мне, вообще?» — подумала Ники.
В этой мысли не было ничего нового. С самого начала Ники подозревала, что Толик, по непонятным причинам называющий себя ее отцом, на самом деле таковым не является. Откуда явились эти сомнения? Ники не знала. Но в глубине души у нее сидела убежденность — у нее есть отец. И это не Толик.
«Я вела себя как дура, — подумала Ники. — Приходит посторонний мужик, говорит, что он мой папа, и начинает заваливать меня подарками. А я, вместо того чтобы потребовать у него паспорт, радуюсь и выклянчиваю все новое барахло. Кстати, о паспорте…»
Ники выключила телик, вскочила с дивана и направилась к старомодному секретеру, бабкиному наследству. Вскоре она выудила оттуда распухшую коробку из-под каких-то праздничных конфет. Ники знала, что в этой коробке мама хранит всякие семейные документы.
Ники вывалила содержимое коробки на диван. В ворохе старых квитанций, открыток, повесток и разного мелкого мусора ей первым делом попался мамин паспорт. Ники пролистнула его без особого интереса. Паспорт был нового образца, получен около года назад, и никаких отметок о семейном положении в нем, разумеется, не было. Только запись о рождении дочери. «Хоть мать у меня настоящая», — иронически подумала Ники и отложила паспорт — она искала не его, а свое свидетельство о рождении. Вскоре нашлось и оно — в пластиковой обложке, с алюминиевой медалькой «Рожденному в Санкт-Петербурге». В графе «отец» Ники обнаружила прочерк.
Итак, никаких доказательств отцовства Толика не нашлось. Ники несколько минут разглядывала старые фотки. Их было очень мало. На всех — только мама и Ники. Даже с бабушкой ни одной фотографии в семейном альбоме не было.
«Почему так? — впервые задумалась Ники. — Неужели у нас, кроме бабушки, нет никаких родственников? Вот мама говорит, что я необщительная, а ведь у нее тоже нет подруг. Ну почему мне так не повезло с семьей? У других есть нормальные папы, бабушки и дедушки, которые балуют, а не проедают плешь, друзья и родственники, к которым можно ездить в гости… А мы с мамой ни разу никуда не ездили, разве что летом — погулять в Павловск или Петергоф…»