После ужина донья спустилась в музыкальный салон.
Все пятеро попандопулосов, получившие уже аванс, были наготове. Однако русских в салоне не наблюдалось. Наяривал сиртаки греческий оркестр, плясала французская шелупень, а интерполовцев нигде не было видно. И это было странно, потому что предыдущие два вечера все четверо не вылезали из музыкального салона.
Исидора прошлась по барам – никого. Зашла в видеозал – никого. Вышла на верхнюю палубу – то же самое.
Тогда она последовательно обошла все три каюты русских. Никто не отозвался на ее стук. И это неудивительно, поскольку Ольга с Иваном никому не отворяли, Заблудский продолжал работать с чилийскими баскетболистками, а Вадим находился в каюте для мазохистов, не известной донье, где истязал себя морально.
Тогда донья направилась к Бранко. Старик сидел в своей каюте с собранным чемоданом и держал на коленях пластмассовую кнопку величиной с блюдце.
– Все готово, мэм, – рапортовал он. – Взрыв назначен на два часа ночи.
– Я отменяю взрыв, – сказала Исидора. – Русские где-то спрятались. Взрывать будешь по моему сигналу.
– Слушаюсь, мэм. – Старик с кнопкой под мышкой удалился в ночной бар, где заказал себе стаканчик апельсинового сока. Он уселся с ним за столик, выложил кнопку дистанционного взрывателя перед собою и принялся дисциплинированно ждать сигнала.
А донья расставила подручных-греков у дверей интерполовцев, а сама взяла себе джин с тоником в баре музыкального салона и уселась за столик, решив дождаться кого-нибудь из русских. Не могли они сквозь землю провалиться, тем более что на тысячу километров кругом земли не было.
Иван с Ольгой впервые остались одни и заробели.
Ольга пришла в каюту мужчин, успев переодеться и смыть йогурт, тогда как Иван был еще в плавках. Поэтому он, извинившись, исчез в ванной и через пять минут вышел оттуда в вечернем костюме и штиблетах.
– Поговорим, Ольга?
– Поговорим.
Их лица пылали – от солнца, от стеснения, от счастья. Они уселись в креслах за круглый столик и посмотрели друг на друга.
– А о чем, Ваня? – спросила она.
– О жизни, – просто сказал он.
Но никто не начинал, оба молчали. Слов уже не нужно было, они понимали друг друга без них. Посидели минут пятнадцать.
– Вот и поговорили, – сказал Иван, поднимаясь.
– Знаешь, что я забыла сказать? Домик хочу. На Карельском перешейке. С огородом…
– С банькой… – добавил он.
– С кошкой…
– И собакой.
– И веранда. Чай будем пить…
– Постой, я тебя правильно понял? У нас трое детишек будет? – спросил Иван.
– Трое, правильно, – кивнула она.
– Тогда нужно не откладывать… – обеспокоенно сказал Иван, оглянувшись на широченную кровать.
– Так-то оно так… – вздохнула Ольга.
– Че вздыхаешь? Чай не дрова колоть, – пошутил Иван, хотя его уже колотила нервная дрожь.
– Да уж лучше дрова, – сказала она, опускаясь на кровать.
Иван уселся рядом, положил руку Ольге на колено, но, подумав, снял.
– Ты знаешь, как дальше? – спросил он.
– Откуда ж, Вань?
– А я думал – знаешь… – вздохнул он.
– А я думала – ты знаешь. Не впервой ведь…
– В том-то и дело, что впервой, – признался он.
– И я впервой.
– Во влипли! – сказал Иван, и оба расхохотались.
Решили действовать как в кино. Разделись самостоятельно. Ольга сказала, что так ей нравится больше. Когда Ольга, морщась от боли в обожженном теле, стянула лифчик, Иван умилился:
– Титечки…
– Титек не видел?
– Да где ж увидишь? В РУВД, что ль? Только в кино.
Он потрогал их пальцем.
– Мягкие…
И не без смущения стянул с себя трусы.
Теперь пришла очередь удивляться Ольге.
– Какой… твердый… – уважительно сказала она. – Он всегда такой?
– Не… Обычно по утрам, – сказал Иван.
– Сейчас же вечер.
– Ну, не знаю… А ты что, не видела раньше?
– Да где же? В кино голых теток показывают, а голых мужиков – редко. Порнуху я не смотрю. К нудистам не ходила. Где, Вань, на хуй посмотреть?
Насмотревшись друг на друга, задумались: что делать дальше? То есть в принципе знали, но очень уж это представлялось нелепым. Нельзя же так не уважать друг друга!
Тут в дверь требовательно постучали, и Ольга с Иваном в испуге юркнули под одеяло. Иван вырубил свет, и они притихли, прижавшись друг к другу.
– Вания! – взывала из-за двери донья. – Я есть хотеть любить!
– Вот привязалась… – пробормотал Иван, теснее прижимаясь к Ольге.
Исидора ушла. Ольга умиротворенно посапывала на плече у Ивана. Она была горячая и мягкая, гладкая, как атлас. От нее пахло малиновым йогуртом. Иван поцеловал ее в ухо, счастливый, и заснул.
Проснулся он глубокой ночью, точнее, уже под утро от быстрых горячих прикосновений ольгиных рук. Ее пухлые губы касались его лица, осыпая его поцелуями. Неизвестно, бодрствовала ли Ольга при этом, скорее всего нет, но Ивану было все равно, ибо он почувствовал необычайный прилив во все члены и впервые дал рукам делать то, что они захотят.
Честно говоря, он сам удивлялся их желаниям, потому что руки проникали туда, куда он не то чтобы не хотел, но просто боялся подумать. Ольге это нравилось, судя по ее стонам и бормотаниям. Ее мягкие ладони тоже творили чудеса, так что через несколько минут Иван соколом взвился над кроватью и спикировал сверху на готовую к любви Ольгу.
Их пронзила дрожь первого проникновения (потом уже Иван сравнивал это острое ощущение с первым прыжком в бандитский притон с пистолетом наголо), и они принялись любить друг друга столь яростно и отчаянно, что корабль «Ренессанс» приобрел дополнительную качку.
Поскольку оба не знали, чем это должно закончиться, то воспринимали взрывы, время от времени сотрясавшие их вместе или порознь, за некий промежуточный результат и ждали чего-то совсем уж необыкновенного.
И оно пришло! После шести-семи промежуточных взрывов, когда мокрый от пота и счастья Иван приподнял голову и бросил взгляд в иллюминатор, увидев край восходящего солнца, он от полноты любви издал торжествующий рев, совпавший с пронзительным криком Ольги, и в этот момент влюбленных подняло в воздух могучей волной, и они полетели, полетели, не отрываясь друг от друга, в поднебесную высь, где ангелы Божьи пели песнь торжествующей любви.
Они даже не слышали адского грохота, сопровождавшего столь невиданный оргазм.