Что-то я слегка запуталась или сбилась. Подойдем вот с какой стороны. Пусть это Аркадий Агеевич и есть убийца. Зачем ему приходить в гостиницу? Сидел бы тихо дома, ждал, когда за ним придут. Бежать, конечно, было нельзя, этим он себя с головой бы выдал. Но ведь дома мог отсидеться? Мог, но пошел сам в номер госпожи Козловской, им же и убитой? Так зачем? Да затем, что не достало терпения сидеть, захотелось тут же пойти и проверить, как там все, не ошибся ли он в чем, поверила ли полиция в его ухищрения. А тут за ним слежка в лице Михаила образовалась случайным образом, мог заметить, испугаться. На пороге Уваров встретил, Ольгин-то точно догадался сразу, откуда этот человек. Сердце екнуло, перетрусил. Как вошел в номер – тут ведь тоже нужно нервы железные иметь, вернуться на место преступления, – слегка растерялся, не сразу посмотрел на портрет или упустил правильный момент для этого. Нас тоже как бы не заметил. После понял, что ошибся в этом, и придумал повернуть так, что он вовсе рассеянный и даже огромных часов не заметил за час пребывания в номере. Стоп! А часы-то с боем! Поди не заметь! Значит, врал, что точного времени своего ухода не знает. И про чашки на столе, которые он уж точно должен был заметить, потому как пить из них помимо Светланы Андреевны и его самого было некому. Заигрался и стал совершать ошибки?! Сделал сперва крохотную ошибку, отклонился от сценария своего поведения с полицией, им же придуманного, и потянулась ниточка из клубка. Или коготок стал увязать в трясине. Но ложь, даже сказанная полиции, еще не доказывает преступления с его стороны. Опять-снова эти дурацкие картинки-страшилки! Тут не столько в смысле дело – в отношении господина художника он почти понятен, – сколько в риске. Не похож он на человека, способного на пустой риск. Ведь если предполагать его убийцей госпожи Козловской, то проделано все им так, что никакого особого риска не было. Если не считать задержки с рисованием. Как и в случае убийства господина Кормильцева, все очень точно выверено. Комар носа не подточит! Кормильцеву вроде незачем себя казнить за совершенное другим, это мы опять исходим из того, что настоящий убийца у нас господин Ольгин. Следовательно, Кормильцев не совершал самоубийства. Но выглядит все настолько убедительно, что не поверить невозможно.
Одно плохо, ну совершенно никакого мотива для всего этого у нашего живописца не просматривается.
Ладно. Предположим, что кто-то третий… Нет, это уж совсем несуразица, а главное, окажись оно так, мне все едино думать не над чем. Зато… Рассмотрим вот какую мысль. А вот если бы Кормильцев и Ольгин находились в сговоре? Вот этому ничто не противоречит, господа хорошие! Даже объясняет, отчего художник попытался себе изобразить алиби тем самым оскалом на портрете, если предстоящее самоубийство было намного лучшим алиби. Не собирался он изначально убивать ценного помощника. Тот и за нами следил, и разбойников нанимал. Уж наверное, во многом другом полезен был. Кстати, откуда им про нас с Петей известно? Нет, не так. Увы, но о нас каждая собака в Томске с некоторых пор знает. Отчего мы привлекли внимание преступников, вот что следует спросить. А здесь во всем виноват Анатоль Гурьев! Начал свои запугивания несчастных артистов-любителей, мы начали его розыск. Петя все стены простучал, прислуга не могла этого не заметить. После я появилась. Полезь мы дальше и глубже, что тогда? С точки зрения злоумышленников, могли найти нечто слишком важное, расстроить их планы, даже самих их вычислить. И этим показались им опасными. Тот же Анатоль мигом сообразил, что мы для него опасные противники. Он о нас узнал от Татьяны и других артистов. Художник в тех компаниях вряд ли бывал, но слухи-то ползли по всему городу. Сам он что-то услышал или через Светлану Андреевну узнал, неважно. Мог узнать, это самое важное и этого достаточно. Оттого на нас старался не смотреть, боялся себя выдать и нас самих боялся. Ох! Даже смешно стало! Получается, что слава о нас очень сильно преувеличена! Но не будем отвлекаться.
Итак, два человека находятся в сговоре. Мотив – месть одного из них, а возможно, и нечто сверх мести.
Нет! Нет же!!! Господин Кормильцев не собирался никого убивать. Очень уж у него виноватый взгляд был, да и стыдливым человеком он мне показался. Пусть это не аргумент, но я же для себя его привожу? Он преследовал некие иные цели, но попал под сильное влияние или даже под полное руководство господина Ольгина.
Вот о чем забыла. Почему смерть произошла как раз в тот день, когда госпожа Козловская съехала в гостиницу? Потому, что все эти светящиеся надписи на картине, слезы из чего-то едкого на рисунке ее лица, может, даже упавшая картина, если это было подстроено, все было направлено на то, чтобы напугать ее и заставить переехать в отель из собственного дома. Скорее всего, на мысль запугать ее их натолкнул Гурьев и его фокусы. В какой отель она переедет, угадать совсем несложно, – в лучший! У них заранее приготовлены ключи от черного входа и, возможно, ключи к некоторым номерам. Ушел, как положено, через парадный выход, даже ключи мог бы портье оставить. Вернулся к себе через черный ход, заперся – и все, тебя нет ни для кого. Достаточно знать, когда прислуга убирает твой номер, к тому же в него без хозяина никто не войдет. Уже огромное удобство для любых делишек.
Теперь вот что нужно понять правильно: для чего нужна гостиница? Хотя здесь все просто. Убийство в особняке немедля навлекло бы подозрения на художника. А здесь подозреваемых могло оказаться, при удачном стечении обстоятельств, куда больше, чем двое. Вот окажись мы чуть несдержаннее, не будь при этом у Гурьева такого замечательного алиби, он бы и стал подозреваемым под первым номером. Но это, наверное, только первое. Есть ли второе? Есть. В номере Кормильцева можно было что-то приготовить заранее. Нож там мог храниться, не столь глуп господин Ольгин, чтобы с собой его приносить. Вышел под любым предлогом за дверь, через два номера сообщник. Хотя нож и с собой мог быть принесен… Опять сбилась. Но что-то там могло быть заранее приготовлено.
И самое главное…
Додумать я не успела.
– Дарья Владимировна, публику в театр запускать начали, – сообщил мне буфетчик.
Пришлось идти работать.
Но я и за кулисами по ходу спектакля сумела кое до чего додуматься. Поэтому улучила в антракте минутку, добралась до телефона. Уверенно попросила соединить меня с полицией, а там спросила Дмитрия Сергеевича, думала, что он на месте, хоть и не говорил об этом.
– Теперь я вас стану отвлекать, – пообещала я. – Пусть ненадолго.
– Отвлекайте сколько нужно.
– Дмитрий Сергеевич, в номере господина Кормильцева не было найдено чего-то, что выбивалось бы из общей картины? Каких-то необычных для постояльца вещей?
– Ничего! А отчего вы спрашиваете?
– Секунду. Я неверно вопрос задала. Вы уж, наверное, спрашивали прислугу, все ли вещи на месте?
– Если вы желаете спросить, не пропало ли что из его вещей, по мнению прислуги, то ничего не пропало. Но если вопрос поставить так: все ли из видимых прислугой вещей господина Кормильцева остались в номере после смерти, то есть одно исключение. За день до гибели госпожи Козловской горничная при уборке видела довольно большой по ширине и высоте, но тонкий сверток. Он был упакован в оберточную бумагу, и что в нем находилось, она сказать не может. Зато говорит, что он был нетяжелым. Она легко его переставила при уборке.