Пол заскрипел под шагами, но Амат не подняла головы. Она подогнула подол платья, сложила туда остатки вазы, а в них — лепестки. Даже загубленные цветы пахли чудесно. Амат стало жалко их выбрасывать. Мадж села рядом на корточки и стала помогать прибираться.
— Все-таки мы кое-чего добились, — сказала Амат уже тише, слыша усталость в собственных словах. — У меня есть все записи о сделках. Жемчуг, преподнесенный хаю, прибыл на гальтском корабле, но на каком именно, мне еще предстоит узнать.
— А этого будет достаточно?
— Для начала — да, — ответила Амат. — Дальше — больше. Ториш-тя послал своих людей на пристань с предложением награды за сведения. Пока никто не откликнулся, но это не страшно. Такие дела всегда требуют времени.
Мадж наклонилась ближе и высыпала горсть мусора Амат в подол. Конечно, хотела помочь, однако все равно похоронила цветы. Амат встретилась с ней взглядом. Мадж робко улыбнулась.
— Ты пьяна, — тихо сказала Амат. — Тебе нужно пойти и поспать. Утром все будет казаться лучше.
— А вечером — снова хуже. — Мадж покачала головой, потом порывисто наклонилась к Амат и поцеловала в губы.
Когда она ушла, сказав охраннику у двери несколько неуклюжих фраз на хайятском, Амат ссыпала останки вазы в небольшую урну. Ее руки и голова потяжелели, но рядом еще ждали неизученные книги, неотданные распоряжения и непроизведенные расчеты.
Она знала, что работает за троих. Будь ей на сорок лет меньше, это еще представлялось возможным, но сейчас каждый день приближал срыв. Утро Амат начинала с составления списка неотложных дел по дому утех и по расследованию против Дома Вилсинов, которое она продвигала пядь за пядью, а засыпая, сокрушалась из-за двух-трех невыполненных пунктов и мучилась мыслью, что забыла какую-то важную мелочь.
Заведение покрывало расходы на следствие, взятки и вознаграждения, но оказалось сущим гадючьим гнездом — о чем ее и предупреждали. Здесь на выручку приходила Митат — она хорошо знала местные нравы и каким-то образом завоевала доверие Ториша Вайта. Несмотря на это, все решения приходилось принимать самой Амат: с кем разорвать договор, а с кем продлить; как наказывать за провинность женщин, чьим телом она торговала, шулеров, продавцов вин и дурмана. Когда навязывать свою волю уважением, а когда страхом. Да и Митат, если вспомнить, раньше приворовывала из выручки…
Когда Амат отложила перо, осенняя ночная свеча — более длинная, из твердого воска — прогорела до последней отметины. Три раза Амат складывала колонку чисел, и все три итога оказались разными. Она высвободилась из платья, задернула полог и мгновенно заснула тревожным сном, в котором вспоминала о чем-то жизненно важном с опозданием в ладонь.
Проснулась Амат оттого, что кто-то робко скребся в дверь. После ее слов «войдите!» на пороге появилась Митат с подносом в руках. Два щедрых ломтя хлеба и пиала горького чая. Амат села, откинула сетку и приняла позу благодарности. Помощница поставила поднос на постель рядом с ней.
— Ты сегодня хорошо выглядишь, — сказала Амат.
И не преувеличила. На Митат было строгое платье бледно-желтого цвета, которое очень шло к ее глазам. Вдобавок она выглядела отдохнувшей, что само по себе украшало.
— Нужно сделать очередное отчисление страже, — сказала Митат. — Я надеялась, вы позволите мне вас сопровождать.
Амат зажмурилась. Серебро для стражи. Ну, конечно же! Как она могла забыть? Так уютно было за закрытыми веками, что ей захотелось продлить этот момент. Еще бы немного поспать…
— Бабушка?
— Конечно, — ответила Амат, открыв глаза и потянувшись за пиалой. — Я не против общества. Но, надеюсь, ты поймешь, если деньги будут у меня.
Митат ухмыльнулась.
— А вы никогда не упустите случая мне напомнить, да?
— Вряд ли. Будь добра, подай мне хорошее платье. Вон то, синее с серой каймой, пожалуй, будет в самый раз.
На улицах веселого квартала было тихо. Амат, чей рукав оттягивали коробочки с серебром, опиралась на трость. После ночного дождя воздух посвежел, и солнце, светлое, точно свежее сливочное масло, сияло на мостовой и искрилось на вывесках крупных заведений. Печи булочников источали запахи хлеба и дыма. Митат шла рядом, будто сама взяла такой неторопливый шаг, огибая лужи и стоки нечистот из переулков. В разгар лета сочетание жары и влажности было бы невыносимо, а сейчас, в ласковой осенней прохладе, утро выдалось вполне приятным.
Митат ввела хозяйку в курс последних событий. Тиян думает, что беременна. Люди Ториша недовольны, что надо платить за услуги девочек — в других-де домах охрану обслуживают задаром. Два ткача шулерничали за игорным столом, но не попались.
— Когда попадутся, доставьте их ко мне, — сказала Амат. — Если не пожелают расплачиваться, позовем стражу, но, по-моему, лучше не выносить это на люди.
— Хорошо, бабушка.
— И пошли за Уррат на Бусинную улицу. Она определит, понесла Тиян или нет, а если понесла, даст нужный настой.
Митат приняла позу согласия, но что-то в ее лице — какое-то приятное удивление — побудило Амат спросить, что случилось.
— Ови Ниит оттащил бы ее на задний двор и пинал бы, пока сама не выкинет, — ответила Митат. — А потом сказал бы «так дешевле». Вы, наверное, сами не знаете, как вас уважают. Мужчинам, кроме Ториша-тя и иже с ним, все равно, но все девушки хвалят богов за то, что вы вернулись.
— Со мной этот притон лучше не стал.
— Нет, стал, — сказала Митат тоном, не принимающим возражений. — Стал. Вы просто не видите…
Не успела Амат отскочить, как из подворотни на нее вывалился какой-то пьянчуга. Трость не удержала ее, и она оступилась. Всю ногу от бедра до колена пронзила боль, но единственное, о чем она в тот миг подумал, а — схватиться за рукав с серебром. Однако воровать незнакомец как будто не собирался. Шкатулки остались на месте, а пьяница принял позу глубокого сожаления.
— Ты соображаешь, что делаешь? — вскричала Митат. Ее глаза пылали, подбородок смотрел вперед. — Еще и полудня нет. Как можно напиваться с утра?
Толстяк в заляпанной бурой одежде тряхнул головой и поклонился со смиренным изяществом.
— Виноват, — пробубнил он. — Я один во всем виноват. Я вел себя, как полный осел.
Амат схватила спутницу за руку, чтобы та молчала, и шагнула вперед, несмотря на лютую боль в ноге. Пьяный нагнулся ниже, тряся головой. Амат почти протянула руку — потрогать его и убедиться, что это не сон, что она не лежит в постели, дожидаясь завтрака.
— Хешай-тя?
Поэт поднял глаза. Они были красные и уставшие, с пожелтевшими белками. От одежды несло вином и чем-то похуже. Он долго не мог сосредоточить на ней взгляд, а потом, буквально через миг, узнал ее. Его лицо посерело.
— Я цела, Хешай-тя. Вы меня не задели. Что…
— Я вас знаю. Вы служите Дому Вилсинов. Вы… вы видели ту девушку?