Единственное, что меня слегка беспокоит, — их вопрос, сообщал ли я кому-нибудь о смерти Рашель. Является ли преступлением несообщение о смерти? Кажется, я когда-то читал в газете про женщину, которая хранила у себя на чердаке трупы своих новорожденных младенцев, — естественно, ее арестовали, хотя она их и не убивала. Но ведь наверняка сообщать о смерти — дело членов семьи, близких родственников, а не какого-то незнакомца, случайно оказавшегося рядом.
К тому времени когда стемнело, шел уже четвертый допрос. Опять Топпинг и Льюис, парочка клоунов. На этот раз они принесли с собой картонную коробку, которую Льюис убрал под стол со своей стороны. Может, там были бутерброды. Оставалось лишь надеяться.
Мы уже прошли весь список имен, в котором, к моему приятному удивлению, некоторых моих подопечных не оказалось. Кое-кого до сих пор не нашли, и мне это нравилось. Что бы ни случилось, мое наследие все еще там, словно погребенные под землей драгоценности, которые ждут, когда их откопает какой-нибудь археолог.
С каждым допросом я чувствовал, как убывает их уверенность и растут сомнения. Если меня нельзя обвинить в том, что я не сообщил о смерти, — тогда в чем? Я никому не причинил вреда. Я никого даже пальцем не тронул — разве что мягко коснулся руки. А если меня хотят обвинить в доведении до самоубийства — как они это докажут?
— Колин.
Голос Льюиса звучал увереннее, — возможно, в перерыве он позволил себе чашку крепкого кофе. Я принюхался, но почувствовал лишь запах пота и чего-то среднего между сыром и луком.
— Да, детектив-констебль Льюис, — ответил я.
Он слегка нахмурился, но моя насмешка отнюдь не сбила его с толку.
— Я задам вопрос о мобильных телефонах.
— Да, — сказал я.
— Вы снабдили мобильным телефоном каждого из тех, кого мы обсуждали на последнем допросе, а именно… — Он поискал в своих записях согласованный нами перечень и повел по нему пальцем, вслух перечисляя имена: — Рашель Хадсон, Робина Даунли, Шелли Бертон, Эдварда Ленгдона, Дану Вилишчевину и Эйлин Форбс. Правильно?
— Да.
— Когда эти люди умирали, вы забирали мобильные телефоны из их жилищ?
— Иногда. Обычно я просто их там оставлял.
— Почему?
— Я в них больше не нуждался. К тому же это дешевые модели.
— А как вы связывались с этими людьми, когда они были живы? Со своего личного мобильного телефона?
— Совершенно верно.
— По нашим данным, на каждый из мобильных телефонов, которые вы оставляли жертвам, вы звонили с разных номеров. Что можете сказать по этому поводу?
— Они не жертвы, детектив-констебль Льюис. Они невинные члены общества, которые решили покончить с жизнью. Не более того.
— Вам известно, что мы конфисковали ваш мобильный телефон, Колин?
— Да.
— Сейчас мы проводим экспертизу этого телефона с целью подтвердить, что для каждой из жертв вы использовали отдельную сим-карту. Это так?
Интересно, к чему он клонит, подумал я. Что с того, что я использовал для всех свою сим-карту? Какая, собственно, разница?
— Да, это так, — ответил я.
— Зачем?
Я не ответил, чувствуя, что меня уводят в сторону от тех мыслей, которые я хотел до них донести. Меня злили их глупость и высокомерие вкупе с вездесущим запахом их усталых потных тел в помятой одежде. Дома меня ждал обед, еще не приготовленный: овощи в кастрюле с холодной водой на плите, аккуратно нарезанное филе лосося в лимонном соке и белое вино в холодильнике. Они так ничего и не добились своими допросами, хотя я провел здесь уже целый день. Целый день!
— Честно говоря, джентльмены, — сказал я, — понимаю ваше замешательство. Вряд ли кому-то из вас доводилось прежде встречать таких, как я, — тех, кому столь близко и комфортно само понятие смерти. Вокруг столько уставших, больных, впавших в депрессию… И как мы с ними поступаем? Мы платим немалые деньги за их лечение за счет тех, кто заботится о своих телах и бережет здоровье. Или помещаем их в дома престарелых, что еще дороже, лишая их возможности завершить свой путь самим. Мы отвратительно относимся к нашим ближним. Мы позволяем им прозябать в страданиях месяцы, даже годы, хотя им просто нужно, чтобы кто-то сказал: все нормально, если хотите уйти, уходите. Это легко и может быть совершенно безболезненно. Они свободны выбирать свой путь, если захотят, — и кто знает, возможно, многие бы так и поступили, учитывая стоящую перед ними альтернативу! Я только указал им на возможность выбора. Они могли пойти любой другой дорогой, если бы пожелали. Но они этого не сделали — они выбрали смерть. И я вовсе не «помог» им, я просто говорил с ними, давая покой и утешение, ибо у них не было больше никого, кто мог бы это сделать. И где были вы, когда они нуждались в вашей помощи? Вы ведь даже не знали об их существовании? И все потому, что ваша задача — заставлять людей поступать так, как считаете нужным вы. Даже, похоже, если никакой закон не нарушен.
Оба не сводили с меня взгляда. Я отхлебнул воды из пластикового стаканчика.
— Закончили? — спросил Льюис.
Я не ответил. Злость так и не прошла.
— Это допрос, Колин. Мы крайне ценим ваш вклад, но нам все же хотелось бы, чтобы вы отвечали на наши вопросы. Сможете?
— Если надо.
Льюис глубоко вздохнул и слегка наклонился ко мне:
— Как вы это делаете?
Я уставился на него.
— Ну же, Колин. Вы разработали некую гениальную методику, с помощью которой заставляете людей кончать с собой. Как вы это делаете?
Я вызывающе поднял голову:
— Мне потребовалось несколько лет детальных исследований, детектив-констебль Льюис. Чтобы все объяснить, не хватит никакого времени.
— Может, все-таки изложите вкратце? — спросил он.
— Вы не поймете.
— И все же попробуйте.
Я набрал в грудь воздуха, думая, с чего начать, как сформулировать слова, которые сумеет понять этот тупой полицейский.
— Все они хотели покончить с жизнью. Поймите, если бы они не были готовы к смерти, любая моя «методика», как вы ее называете, просто не сработала бы.
— То есть вы не виновны в их смерти?
— Ни в коей мере. Каждый из них сам покончил с собой.
— Но вы… помогли им?
— Я помог им набраться решимости. Свою «методику» я приспосабливаю под индивидуальные потребности. Некоторые боялись боли, и в разговорах с ними я сосредоточивался на том, как облегчить боль или отключить чувство боли, а также как избавиться от страха. Ибо, как вам наверняка известно, страх обостряет боль. Если страха нет, боль легче перенести. И я помог им всем, учитывая особенности каждого.
— Разве чувство голода не превыше всего? — внезапно спросил Топпинг. — В том смысле, что человеческое тело нуждается в пище и воде…