– Удачливым? – переспрашивает Римма.
– Нет, именно удачным! Таким, который удался. В нем не было изъянов – он был очень красив. И, кроме того, была в его характере какая-то… изначальная мудрость. Хотя считается, что мудрость присуща старикам. Он был очень доброжелательным, спокойным, уверенным в себе. Терпимым. Тетка маме всегда говорила: «Очень уж взрослые у тебя парни, не по возрасту, надежные. (Я за компанию с братом попал!) Повезло тебе с детьми!» Слышишь, Рим? – Игорь, улыбаясь, смотрит на Римму. – Тебе тоже повезло со мной. Вот и держись за меня, поняла? Всю жизнь. Не выпускай!
– Ты тоже очень красивый, – Римма погладила его по щеке.
– Нет, – засмеялся Игорь, – мне далеко до Станислава. Для меня он всегда был божеством. Я рос дохлым, неуверенным в себе маленьким пигмейчиком, болел часто… Станислав – личность. Может, именно поэтому он и Лида были так близки.
– Лида любила его?
– Да! Она очень его любила.
– А тебя?
Игорь не стал уходить от ответа.
– Я светил отраженным светом, – сказал он просто. – Мы же братья.
– Вы с ним похожи?
– Нет, пожалуй. Знаешь, они действительно любили друг друга. Они были, как две половинки яблока. Понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Однажды я без стука влетел к нему в комнату, вижу, она ему говорит что-то, за руку держит, а Станислав ей в лицо смотрит. Его обычно невозможно отвлечь от музыки, он ни на что не реагирует. Можно кричать на него, трясти – он даже головы не повернет, не шевельнется – сидит, уставившись перед собой. А тут – смотрит на Лиду, на губах улыбка… Может, ее голос так на него действовал или прикосновение. А может, понимал ее, и она об этом знала.
– Твоя семья никогда меня не простит, – сказала Римма и заплакала.
– Риммочка, то, что произошло, – несчастный случай, ты не виновата. Лида была незаурядным человеком, но… я ведь знаю, какой она могла быть! Она очень переживала смерть мужа, потом еще и Станислав… В ней чувствовались надлом… недоброта, горечь. И я могу понять, как произошло то, что… произошло. Лида могла уничтожить словом, взглядом. Она была беспощадной.
– Я тоже не подарок.
– Это точно, та еще ягода. Вот и высеклась искра. – Он прижался губами к ее лбу, вздохнул.
– Ты знаешь, – сказала Римма, – я бы отдала жизнь, чтобы этого не было… Всю жизнь, которая мне еще осталась! Я все время вспоминаю, как это произошло… Я позвонила ей, мне было так стыдно за ту дурацкую сцену в «Арарате»! Я очень боялась, думала, она со мной говорить не захочет. Но, к моему удивлению, она прекрасно держалась, сказала, что принимает извинения. Я была уверена, что она меня обругает, а она… Ну, мне стало еще гаже, убить себя готова была. А она говорит: приходите ко мне, хотите? Так приветливо и добродушно. И я, как глупая рыба, проглотила наживку…
Римма рассказывает это не в первый раз, каждый раз переживает заново и плачет…
– Она меня приняла очень любезно, даже слишком, кофе предложила. А улыбка у нее была нехорошая. Я сразу почувствовала себя неуютно, снова стала извиняться. А она говорит, какие пустяки, я не в претензии, даже забавно было. Вы замечательно смотрелись. Знаете, говорит, мы с покойным мужем, генералом Медведевым, полжизни мотались по всему миру, всякого навидались. И однажды где-то, кажется, во Франции, попали на митинг какой-то политической партии. Выступала дама, их идейный вождь… Потрясающая женщина! Столько страсти было в ее голосе, лицо перекошено от ненависти, слюной брызжет. Вы мне ее напомнили, говорит. И все это с улыбочкой, а глаза – бешеные. И тут я подумала, что не нужно было мне приходить, что не простила она мне ничего и никогда не простит и не забудет, а, главное, никогда она мне тебя не отдаст. А позвала, чтобы унизить и посмеяться…
Игорь покрепче прижал Римму к себе. Он явственно представил себе описанную сцену, узнал в ней Лиду, безудержную в страстях, в любви – о чем он знал, и ненависти – что он мог себе представить.
– Она завела себя, стала кричать, что я тебе не пара, что у тебя это несерьезно, что у тебя в каждой поездке новые подружки, которые должны знать свое место. И вообще каждый человек должен знать свое место и не высовываться. Я встала с кресла и пошла к двери. Она побежала за мной, схватила за руку, шипит: «Сидеть! Вы меня выслушаете до конца!» Пихнула назад в кресло, глаза жуткие. Ходит взад-вперед, как тигрица, и говорит, говорит…
У меня в глазах потемнело… Она ко мне спиной – а я шнур с портьеры рванула. Руки со шнуром под столом держу… а когда она снова спиной повернулась, я набросила этот шнур… Она упала на колени… хрипит… рвет с горла шнур… А я, как ненормальная, тяну, себя не помню, а потом вижу – у нее слезы катятся… Опомнилась, разжала руки, она и упала, а я бросилась бежать, и только одна мысль молотком бьет: лишь бы меня не увидели и не поймали! В прихожей схватила красную шапочку с козырьком, натянула… Всю дорогу бежала, не могла остановиться…
Римма закрывает лицо руками. Толстая женщина, читающая газету в углу, поднимает голову. Игорь, прижимая к себе Римму, делает знак, что все в порядке.
– Риммочка, успокойся, родная, успокойся, – уговаривает он Римму, гладя ее по спине. – Забудь об этом. Я принес тебе книги, – не самая удачная фраза, но что ж тут скажешь? – Да, ты знаешь, – вспоминает он, – мне твой Волоша Смолянский звонил. Спрашивал, не надо ли чего. Очень переживает за тебя. Он сказал, что заходил в «Вернисаж», пообщался с твоей помощницей. Как ее? Ирочка?
– Ирочка, – отвечает Римма.
– Там, сказал, все нормально, велел не беспокоиться. Ирочка справляется, тебя ждет. Твои старички кукол шьют. Ирочка получила новую партию фарфора из Чехии. Какого фарфора, кстати? Посуды?
– Нет, я же тебе рассказывала! Фарфоровые головки и ручки, – отвечает Римма. – Их раскрашивают в художественных мастерских, а старички шьют одежду.
– Ну, видишь, там все в порядке! – Игорь морщится от своей чересчур бодрой интонации. – И Людмила звонит каждый день, очень переживает…
– А Антон?
– Антон? Не помню, нет, кажется… Риммочка, у меня мобильник барахлит, люди жалуются, не могут дозвониться…
Игорю не хочется рассказывать, что Антон позвонила лишь однажды и выпалила:
– А я всегда знала! Риммка – ненормальная, я всегда говорила! Она и своего мужа, Виталика Щанского, чуть не довела до самоубийства! Красавица! Все ей можно! Она…
Он не стал слушать дальше, отключился.
– Риммочка… – говорит он виновато. Сейчас предстоит самое трудное – прощание. – Риммочка, нам пора…
Римма обнимает его, прижимается лицом к груди…
– Садитесь, дружочек!
Хозяйка, само радушие, указывает мне на низкую широкую темно-красную тахту с добрым десятком разнокалиберных подушечек.