Отбор рабочих уже начат. Он будет строгим, ибо строительству требуются только сильные, крепкие и обладающие достаточным опытом мастера. Подрядчикам велено отбраковывать людей больных, немощных и пожилых. Кроме того, мною приказано не допускать к работе невольников: их можно использовать лишь для выемки грунта. Остальное должно быть сделано руками тех, кто способен ценить красоту.
Удача нам улыбается, ибо сосед наш, султан Шамсуддин Илетмиш, вознамерился поставить нам облицовочный камень, причем столь отменного качества, какого у нас не сыскать. Одетая в такой панцирь плотина простоит и тысячелетия, являясь несокрушимым свидетельством величия наших замыслов и деяний.
На озере будут насыпаны острова, с деревьями и беседками, удобные для размышлений, отдохновения и утех, а также для отправления религиозных обрядов.
Работы должны начаться незамедлительно, дабы первые части дамбы обрели крепость, способную противостоять паводкам, еще до того, как таковые начнут давать о себе знать. Однако, не уповая лишь на свое мастерство, мы принесем богам наши дары и будем знаменовать жертвоприношениями и благодарственными молениями каждый этап стройки, чтобы плотина по завершении стала не только памятником тем, кто ее строил, но и символом нашего глубочайшего благоговения перед вышними силами, призревающими этот мир.
Призываю каждого внести в это достойнейшее деяние свой вклад. Примется все: деньги, зерно, одежда и провиант. Люди способные и любезные Вишну пусть творят заклинания, унижающие дерзость злокозненных сил. Все потребно, все послужит возвышению духа и пользе задуманного.
Такова моя воля — пусть она, вызвав всеобщее воодушевление, воплотится в дела.
Датинуш, раджа княжества Натха Сурьяратас
Днем погода была спокойной, но ближе к вечеру ветер с предгорий принес дыхание первых снегов. Порывы его сотрясали сад, уже чуть окрашенный в закатные бронзовые тона. С террасы неслась негромкая музыка: там развлекались отдыхающие рабы. Два барабанчика отбивали причудливый ритм, вела же мелодию индийская скрипка, то навевая сонливость, то предаваясь безудержному веселью.
Падмири, усаживаясь на низенькую скамью, плотней запахнула шерстяную накидку и поправила шаль. Она улыбнулась своему молчаливому спутнику и прикрыла глаза.
С крыши дома снялась какая-то птица. С громкими криками пометавшись над садом, она подлетела к деревьям и скрылась в листве.
Сен-Жермен, следивший за ней, опустил голову и, сознавая, что молчание затянулось, негромко позвал:
— Падмири…
Он вновь умолк, словно в звучание этого имени ему удалось вложить все свои мысли, что было делом практически невозможным, ибо в голове его царил полный сумбур.
— Ты так ничего мне и не сказала.
— О чем же? — вновь улыбнулась Падмири.
— О нас.
С их памятного свидания в комнате, напоенной ароматом сандала, прошло уже десять дней. Уснувшая жажда сызнова обострилась, но занимала сейчас его совсем не она.
— А что мне следовало бы сказать? — Голос ее был по-прежнему безмятежен.
— Что ты всем довольна…
— Я более чем довольна, — подтвердила Падмири.
— …Или, наоборот, ужасаешься…
— С чего бы мне ужасаться? — Ей захотелось прикоснуться к нему.
Сен-Жермен отвернулся и, посмотрев на закатное солнце, прищурил глаза. Даже этот спокойный оранжевый свет был для него слишком ярким.
— Тому есть причины, — ответил он приглушенно. — Но суть не в них.
— Тогда в чем же? — Слова его не задевали Падмири, но он был встревожен, и она сочувствовала ему.
Сен-Жермен повернулся. Он мог бы этого и не делать, ибо солнце, за ним полыхавшее, позволяло ей видеть лишь его силуэт.
— Я мог бы солгать, что в ту ночь мной двигало нечто большее, чем… необходимость. Однако это было бы глупо, не так ли?
— Да, это было бы глупо, — подтвердила она.
— Но я… я искал утешения… И до сих пор в нем нуждаюсь. — Произнести это оказалось труднее, чем представлялось. — Впрочем… что вышло, то вышло. — Он дотронулся до ее лица и провел пальцем по резко очерченному изгибу верхней губы. — Я не хотел говорить об этом.
— Так зачем говоришь? — Она была несколько уязвлена, но не ощущала ни раздражения, ни обиды.
— Потому что я снова хочу быть с тобой, но уже ради тебя.
Музыка смолкла. Сен-Жермен оглянулся на музыкантов.
Те собирали свои инструменты. Падмири взяла его за руку.
— Ты говорил такое кому-нибудь прежде?
Сен-Жермен нахмурился.
— Она умерла.
— Какой была эта женщина?
— Не все ли равно?
— Нет, — сказала Падмири. Она не испытывала любопытства: ей просто хотелось понять, что тревожит его.
Тонкие длинные пальцы, лежащие в ее руке, чуть напряглись.
— Это было около года назад, в Китае. Там мне встретилась одна женщина. Мы стали любовниками. Чуть позже монголы убили Чи-Ю.
Он протянул Падмири свободную руку и был странно обрадован, когда та сжала ее.
— Лаская тебя, я не думал о ней, но… пытался избавиться от воспоминаний.
— Примирился ли ты с ее смертью? — спросила она ровным тоном, скрывая толкнувшийся в грудь холодок.
— Примирился ли я с ее смертью? — машинально повторил Сен-Жермен. — Что тут сказать? Я продолжаю жить. Чи-Ю умерла. Эта тема себя исчерпала.
— А ты?
— Я? — Он был явно обескуражен вопросом.
— Ты ведь, я думаю, порождение Шивы, пережившее смерть и отвергнувшее ее, верно? — Сделав подобное предположение лет пятнадцать назад, Падмири пришла бы в неописуемый ужас. Теперь же она, казалось, не ощущала и страха.
Ответ не подтверждал ничего, но в нем не содержалось и отрицания.
— Нельзя сказать, что я сам выбирал свою долю, — тихо произнес Сен-Жермен, отворачиваясь и глядя в сторону. Тускнеющий солнечный свет окантовал его профиль: лоб, скулы, нос, подбородок, наклон мощной шеи. Когда он снова заговорил, ровные мелкие зубы его словно окрасились кровью. — Она должна была стать такой же, как я. Помешали монголы.
— А я? — Падмири вдруг захотелось утратить слух. Она боялась того, что ей ответят.
— Нет, — покачал головой Сен-Жермен. — В этом нет ни малейшей нужды. Ты полностью в своей воле.
На сердце ее вдруг стало легко, в висках застучали вопросы, но Падмири ограничилась лишь одним:
— Ты сказал, что хотел с моей помощью убежать от воспоминаний. У тебя это получилось?
Он придвинулся к ней.
— Да. Я ничего не забыл, но… боль утраты утихла. — Он высвободил руки, но лишь для того, чтобы взять в ладони ее лицо. — Ты прощаешь меня?