— Падмири, ты не должна… — заговорил он и умолк, подчиняясь властному жесту.
— Вместо того чтобы ввериться воле богов, выйти замуж и нарожать детей, я стала изгнанницей в своем же семействе. Я философствовала, я ублажала себя, я изучала древние тексты. Я стремилась познать свое «я», забывая о том, что избежать влияния колеса таким образом невозможно. Учение Будды гласит, что истинная свобода дается лишь тем, кто убивает в себе все желания, включая желание обрести эту свободу. Именно так и жила моя мать. Именно так и живут все женщины моей касты. Я же самонадеянно от всего этого отреклась. — Судорожно вздохнув, она спрятала в ладонях лицо и замерла в позе преступницы, ожидающей приговора.
— Поиск истины бывает мучительным, но эти мучения не сравнимы с мучениями несчастных, пылающих на погребальных кострах. Ты хочешь сгореть в угоду вашим законам? — Сен-Жермен осторожно обнял ее и свободной рукой дернул удерживающий косы шнурок. Те развернулись, как две ленивые змеи, и заскользили вниз — к укромной ложбинке, прячущейся под шелком рубашки. — Успокойся, Падмири.
— Со мной все в порядке. Я спокойнее Бхатина! — Ногти ее впились в его плечи, она вся дрожала.
— Ну же, милая, ну же, — бормотал Сен-Жермен. Запахи, от нее исходящие, начинали его возбуждать.
— Что у меня остается? Что?
— Жизнь, Падмири.
Жизнь? То есть жалкое существование, лишенное смысла? Ей захотелось расхохотаться ему в лицо, но хохот перешел в череду сдавленных, беспорядочных восклицаний.
Когда приступ прошел, она виновато потупилась и сказала:
— Кажется, я начинаю сходить с ума.
Губы его коснулись ее лба.
— Не говори так, не надо. Тебе сейчас лучше бы вообще помолчать.
Сен-Жермен поднес ее руки к губам и поочередно расцеловал их.
Это был почти вежливый жест, но в ней ворохнулось желание.
— Подожди, — шепнула Падмири. — Когда-то мне было не важно, где все случится и как, но возрасту предпочтительнее удобства. — Она отошла к постели и потянулась, чтобы опустить занавески.
Сен-Жермен терпеливо ждал и, только когда она разделась и улеглась, решился прилечь рядом.
— Мне холодно, — сказала она, растирая обнаженные плечи.
Ей вовсе не было холодно, но в ней проснулась лукавая Майя и подсказала один из способов завуалировать зов. Приближалась зима, и в ночи, подобные этой, умные книги советовали кавалеру ласкать лишь тыльную сторону тела возлюбленной, осыпая ее гроздьями поцелуев. Двое последних любовников Падмири скрупулезно придерживались почерпнутых из авторитетных источников предписаний, но инородец никаких правил не признавал. Руки его с нежной и дерзкой настойчивостью игнорировали все запреты — как писанные людьми, так и те, что диктуют стыдливость и скромность.
— Ляг на спину, — шепнул Сен-Жермен, и она с готовностью повиновалась, чувствуя, как горит ее кожа. Его жесткие волосы щекотали ей горло, груди, живот.
Дыхание Падмири все учащалось, и наконец уста ее исторгли тихий восторженный стон, схожий с криком ночной птицы. Ей захотелось осыпать его ответными ласками, но он был одет. Он даже не делал попыток разоблачиться. Что за нелепая странность! В конце концов, женщинам тоже ведомо любопытство. Их волнуют многие вещи. Например, напрягаются ли соски у мужчин? И как выглядит то, что у них до времени скрыто? И каково это на ощупь? Он ведь — мужчина! А она — женщина, и в ее пальчиках тоже пульсирует кровь…
Он вновь приник к ней, и посторонние мысли исчезли.
Занавеси, окружающие ложе, неистово колыхались, а однажды, когда Падмири со всей силой страсти откинулась на спину, взметнулись, как паруса. Разрешение от сладкого бремени было исступляюще бурным. Возможно, вздымаясь на гребне гигантской, взмывающей к поднебесью волны, она продолжала твердить его имя, а возможно, в момент наивысшего наслаждения ей отказала способность что-либо сознавать.
* * *
Письмо Мей Су-Mo к пастырю и к пастве несторианской христианской общины в Лань-Чжоу, так и не доставленное по адресу, ибо корабль, на борту которого оно находилось, через шесть дней после отплытия затонул.
Дни празднования Первых Морозов, хотя таковых тут не наблюдается, год Тигра, пятнадцатый год шестьдесят пятого цикла, одна тысяча двести восемнадцатый год от Господнего Рождества.
Вот уже больше месяца я нахожусь в Пу-На. Христиан тут практически нет. Правда, мне все же удалось свести знакомство с одним уроженцем Константинополя, или по-нашему Ки-З-Да-Ни. Он говорит на местном наречии, я тоже начала его понемногу осваивать, так что мы кое-как понимаем друг друга. Этот человек, зовут его Гемедор, исповедует веру в Христа и утверждает, что может довезти меня до Египта, чтобы оттуда препроводить на свою родину, где обитает множество наших братьев по вере. Так он говорит, но мне не особенно хочется ему доверяться. У Гемедора нет ни жен, ни наложниц, и он сожительствует с блудницами из подворотен, признавая, впрочем, что это грех, и собираясь покаяться по возвращении в христианские страны. Однако ходят упорные слухи, что христиане на Западе избрали иной путь поклонения Господу, и поведение Гемедора показывает, что путь этот от истинного довольно далек. Впрочем, возможно, все и не так, и я вполне искренне на то уповаю.
Пу-На — город довольно большой, тут каждый занят собой, но всех одинаково заботят монголы. Рассказы о том, что они вытворяют, настолько ужасны, что я не стану их здесь приводить. Господь да упасет вас от этой беды! Я удивляюсь, как они могут одновременно быть и в Китае, и в Персии, а матросы смеются. Им, говорят, на своих лошадках нетрудно перемахнуть и через море. Смех смехом, но здесь — в Пу-На — очень многие в это верят и трясутся от страха. Я же считаю, что лишь заслужившие одобрение Господа могут пройти по водам, не замочив ног.
Знайте, что я тверда в нашей вере, однако меня все же порадовала встреча с одним странствующим буддийским ученым, человеком доброжелательным, сведущим и пребывающим в преклонных летах. В беседах с ним я начала понимать, что наши вероучения не враждебны друг другу. Кстати, он неодобрительно отнесся к замыслу Гемедора, предупредив меня, что есть люди, входящие в доверие к странникам и затем продающие их в рабство. Я, поразмыслив, решила, что Гемедору ничто не мешает так со мной поступить. Ведь я одинока, нахожусь на чужбине, а в далеком Египте нет никого, кто бы встретил меня. К тому же он предложил мне оплатить плавание своим телом. Будьте уверены, я никуда с ним не поеду, да и на суше не стану его ублажать, ибо подобное поведение, несомненно, уронило бы меня в ваших глазах и нанесло оскорбление всей нашей общине.
Дождей в это время года здесь не бывает, однако земля все никак не просохнет, и от нее поднимается пар, точно такой, какой погубил моего брата. Правда, свежие ветры с моря временами разгоняют висящий над городом смрад, а дыхание далеких гор иногда приносит легкий морозец, неизменно радующий меня.
К сожалению, деньги, какими вы снабдили нас на дорогу, уже закончились, и я несколько растерялась. Впрочем, пока меня выручает вышивка: владелец гостиницы, где я живу, находит мне хороших заказчиков. Правда, деньги за рукоделие он кладет в свой карман, зато кормит, дает крышу над головой и обещает оплатить мой переезд через море. Когда это время наступит, не знаю, хотя неустанно прошу Господа наставить меня. Признаюсь, я сохранила пару драгоценных подвесок, доставшихся мне от брата: жаль было бы с ними расстаться, ведь это единственная память о нем. И все же я их продам в случае крайней необходимости, за что обещаю в самой большой церкви Константинополя вознести самые искренние молитвы за упокой его светлой души.