Соблазны ждали днем и ночью. Соблазны — дикие звери, что прикидывались ласковыми, домашними, ручными. Бешеная дикая буйволица притворялась дойной коровой, дарящей белую сласть густого молока; кровожадная пантера — нежной кошкой, мяуканье которой исторгает слезы умиленья у старух, проживших жизнь.
И самый большой соблазн ждал путников на берегу великой реки, через которую недавно переправились они на широких плотах, наняв перевозчиков за горсть серебра и один перстень с самаркандским сердоликом, — на берегу древней реки по имени Евфрат, ее же называют скифы — Хора, огнепоклонники — Лему, поклоняющиеся Васудеве — Сарасвати, а узкоглазые народы, живущие между соленой пустыней Гоби и горной цепью Каракорум, верящие в богов пламени, воды, земли, ветра и пещер, — Ханхэ.
И еще тысяча имен у этой реки. И я знаю еще пять тысяч.
И самый первый пророк Земли, тот, в ком воплотился Присносущий впервые, опалив его изнутри красным огнем, знал еще тысячу.
И пришли четверо купцов и мой господин на берег Евфрата.
Спал Вавилон; или делал вид, что спал. Ночью в городе начиналась самая страшная, горько-сладкая на вкус, разгульная жизнь, и оборотная сторона жизни была — смерть, и смерть светилась сквозь ночную тьму тусклым нежнозолотым светом, как бок дорогой золотой монеты из страны за течением Инда, куда направлял стопы и мысли караван.
Ночь обняла их, они разомлели, близкая река издавала шорох и бормотанье, тихую музыку невозвратимого потока. Розовый Тюрбан и Старый Инжир возлегли на каменных ступенях возле статуи богини Иштар; Черная Борода и Длинные Космы легли на животы около самой воды, на песке и мелких, острых, будто битое стекло, искристых камнях. «Здесь песок блестит, как белые ледяные хлопья, летящие с неба, далеко на севере, в стране Гиперборее», — мечтательно, лениво сказал Розовый Тюрбан, песок в ладонях пересыпая. Старый Инжир глядел печально. Думал.
«Помню, как мы еле уносили ноги от стрел гиперборейцев тех. Они летели быстрее их снега», — изронил.
Исса отделился от купцов и ступил в ночную тень. Он был совсем рядом с водой. Вода плакала и шептала Иссе тайны и признанья. Никому больше, только ему могла вода высказать это. Река давно ждала его, и вот дождалась. Мальчик мой сел на корточки перед водой, пригнулся и опустил руки по локоть в теплый, черный, легко серебрящийся ночной поток.
— Река, — сказал он неслышно, — доброй ночи, река. Ты течешь с гор Ковчега. Я омываю руки в тебе.
У него внутри все задрожало. Такое чувство, что он окунал руки не в реку, а ласкал женский живот, женскую грудь; он никогда еще не делал этого в жизни, но уже понимал, как это священно и чисто.
— Почему, — бесслышно спросил он ночь и самого себя, — почему одно и то же деяние перед очами Господа предстает страшным, кровавым насилием — и чистейшей, лебединой любовью? Почему разодрать женщину в подворотне, в переулке, на части, как жареную курицу, насытиться ею и бросить на дорогу, как обглоданную кость, и обнять женщину на брачном ложе, молясь ей и призывая ее к себе, как призывают Святого Духа, Шехину, есть действие одно и то же? Мужчина и женщина, Господи! Для чего Ты сотворил их розными? Не лучше ли стать мужчиной, полюбя мужское и женское? Стать женщиной, озарившись женским и мужским? Две сущности в едином духе! Тело — продолжение духа, как я раньше не понял…
Вода текла сквозь пальцы, утекала. Ночь струилась. Звездный плащ накидывало Иссе на плечи пыльное небо.
И услышал беседу.
Старый Инжир и Розовый Тюрбан мирно уснули на теплых, отдающих дневной жар гранитных ступенях, уходящих в воду, в глубину.
Лежащие на животах близ воды не спали. Они думали, мальчик уснул, раскинулся на камнях, устал, и душа его летит между звезд, — и шептались громко, и низовой ветер нес над водой отчетливый, предательски ясный шепот.
Уши были у Иссы, и он слышал.
— Сколько? Сто? Это много. Очень много! Не верю!
— Я тоже не поверил. Он мне сам показал.
— Показал — еще не дал!
— Он дал мне задаток. Он в моей потайной суме. Под седлом Харата, верблюда.
— Ты скрыл от меня!
— Все говорю сейчас.
— Что нужно?
— Связать его. Заткнуть рот, чтобы не кричал.
— Не жаль его?
— Кто будет жалеть то, что прошло и умерло?
«Это про меня», — холодными губами вышептал сам себе мальчик мой. Острые иглы озноба покатились, как ежи, по влажной спине. Я видел, как деревянно напряглась его шея. Он все еще сидел, окунув руки в воду по локоть. Ноги, согнутые в коленях, затекли. Он не мог встать.
Купцы, двое из четверых, хотели связать его и продать его. Кто на него охотился? Кому он в Вавилоне нужен стал? Ведь его, Иссу, еще никто не знал. И даже первой своей проповеди при народе еще не произнес он охрипшей от волненья глоткой.
Мальчик прислушался. Это было важно — вслушаться в ночь.
— Когда сделаем?
— Сегодня. Сейчас. Должно быть, он уснул на горячих камнях. Вервие я взял. Крепко свяжем запястья и щиколотки. Не шевельнется. Слуга фараона будет доволен.
Мальчик осторожно вынул руки из воды. Ни капли не упало с пальцев в поток, не нарушило тишину.
«Притвориться спящим, — думал он, и сердце буйно колотилось, — или открыться сразу? Встать, раскинуть руки для объятья бедным заблудшим овцам — или покорно дать связать себя, как овцу, несомую на закланье, и пусть унесут, продадут тому неведомому человеку, что возжелал моего тела, моей души, моей жизни? Кто тот человек? Зачем он покупает меня? Да, купцы! Купи-продай! А я их друг. Спутник в тяжелом, далеком пути. Друга — продадут. Спутника — пустят под нож. Любимого — утопят. Единственного — принесут в жертву. Слуга фараона! Увезут в Египет! Мать говорила — наша семья убегала в Египет от злобы царя Ирода, когда царские солдаты убивали всех грудных младенцев в Иудее. Я не помню жаркую землю. Только песок на губах, на зубах. Что, если это не жертва? А просто жадные купцы монетами прельстились?»
Так думал Исса, я знал, и мысль его металась. Он шагнул от воды на гранитную ступень. Стоял в тени, а два купца, задумавшие его предать и продать, — на свету, в голубом холодном свете луны.
Круглолицая луна, хохочущая ночная шлюха, рассыпала по черным углям капли света, разрывала костяными, скелетными пальцами ожерелья, лила густое серебряное молоко из круглых висячих грудей на голодную, жаждущую землю.
Стоял в тени Исса, купцы же поднялись с прибрежных камней и двинулись к Иссе, зная, что он тут, рядом.
Длинные Космы выдернул из кармана халата веревку.
Исса глядел на веревку, глядел неотрывно.
И понял, что веревка эта когда-нибудь порвется.
Закрыл глаза. Увидел.
Поздно останавливать время. Поздно смеяться. Поздно.