Первым теряет терпение Яфет.
— Ну, давайте же, — теребит он всех, — давайте что-нибудь сделаем. Ну, давайте же сделаем что-нибудь!
Но делать нечего.
— Давайте чем-нибудь займемся!
— Может, заткнешься? — рявкает Хам.
Ной слышит перебранку и хмурится, но знает, что ничего не в силах исправить.
На долгое время каждый замыкается в себе, дни проходят в молчании, в повседневных заботах и сне. Супруги перешептываются, редко когда кто-нибудь заговаривает в полный голос. Бера состригает с какой-то несчастной овцы шерсть, чешет ее и прядет пряжу. От шерсти несет мочой. Бера чистит и моет ее, потом наматывает на веретено и ткет узкие полоски ткани на маленьком ткацком станочке. Иногда, отрываясь от животных, над станком склоняется Мирн. Илия, безразличная к рукоделию, пытается рассортировать птиц на верхней палубе. Жена сидит на корточках и готовит. Сыновья Ноя таскают от палубы к палубе ведра с навозом. Они ворчат и переругиваются, когда случайно сталкиваются друг с другом.
Наконец Яфет и Мирн забывают о приличиях и начинают совокупляться, где им вздумается — в каюте, на верхней палубе среди птиц и даже на нижних палубах в окружении животных. Их примеру следуют Хам и Илия, а затем Сим и Бера. Ной понимает, что должен положить этому конец, но чувствует огромную усталость, тяжкой ношей пригибающую его к земле. Еда и сон, очистка клетей от навоза и размышления над тем, чем себя занять… — плотские утехи куда как приятнее, если еще учесть и тот факт, что больше развлечься нечем. Никто не замечает, насколько семья стала похожа на животных, запертых в клетях.
* * *
Положение становится опасным. Однажды ночь разрывает крик Илии, который рывком выдергивает Ноя из сна. Спешно зажигают лампады. В их дрожащем свете становятся видны глаза разбуженного Хама и Илия, сидящая верхом на розовом оскаленном борове. Яфет накидывает на шею борова веревку и затаскивает его в ближайшую клеть, чуть не свалившись при этом с лестницы. Яфету помогают Сим и Мирн. Хам сидит, обняв Илию, которая что-то лепечет в истерике. В эту ночь уже никто не смыкает глаз.
— Я думала, это ты! Я задремала и думала, что это твоя нога… Господи…
— Все в порядке, все хорошо, — шепчет ей Хам, словно ребенку. — Просто ошиблась.
В один из дней Ной смотрит на Беру. Она поднимает к груди сына и вдруг замирает, уставившись в пол, на котором лежит ее дочь. Там скорпион, чей укус смертелен. Ной слова не успевает сказать, как Бера вытягивает руку, хватает скорпиона за клешню и выкидывает в окно. Только убедившись, что скорпион утонул, она поворачивается к свекру.
Некоторое время они молча рассматривают друг друга.
— Интересно, может, это был последний, — наконец произносит Ной.
— Интересно, — спокойно отвечает Бера.
Он думает, что ей сказать. И стоит ли вообще затевать разговор. Судно было построено, чтобы сохранить жизнь, а его невестка, защищая своего ребенка, только что убила живое существо.
Однако, когда Ной видит, как на ее соске смыкаются губы малыша, как он начинает сосать молоко и тянет головку назад, как закрывает глаза Бера, он понимает, что ей наплевать на скорпиона. Он говорит:
— Думаю, ты бы убила всех скорпионов, будь это ценой за то, что ты испытываешь сейчас.
— Убила бы с удовольствием, — подтверждает она. Между ними проскакивает искорка понимания.
Утреннее спокойствие и привычный шум, доносящийся с нижних палуб, раздирает пронзительный вопль, полный боли и ярости. На нижней палубе Ной находит Яфета, который заходится криком в руках Сима. Одной рукой мальчик сжимает другую, окровавленную.
— Выгребал навоз, — выдыхает он, — а эта сволочь на меня кинулась…
Его тащат по лестнице наверх в каюту, где мать прижигает рану шипящей медной сковородой. Запах жженой крови заполняет окружающее пространство. Яфет рычит, сыпет проклятиями, извивается как змея. Над ним воркует Мирн, безуспешно пытаясь его успокоить. Она смотрит на то, что осталось от его руки.
Потом Яфет, стеная, описывает, как все произошло. Волчица бросилась ему на горло, он закрылся правой рукой и в результате потерял три пальца. Остались большой и указательный и почти половина ладони.
Три дня Яфет проводит в ступоре, а на четвертый поднимается на верхнюю палубу — повыть среди волн. Увидев подошедшего Ноя, он сокрушается:
— Это мне наказание, па. Это за то, что я притворялся больным.
Когда Мирн приходит утешить его, кладет руки на его твердые, как камень, плечи и твердит, что все будет хорошо и он поправится, Яфет спрашивает:
— А кому нужен однорукий работник? Какая от него польза?
* * *
В один из дней жена подает на завтрак сыр и яйца, на обед — оливки и яйца, а на ужин просто яйца.
— А почему нет мяса? — требовательно спрашивает Ной.
— Потому что нет.
Ною требуется несколько мгновений, чтобы осмыслить ответ:
— Козы…
— Их осталось шесть. Если забьешь — других не будет.
— А вяленое мясо?
— Кончилось.
Все погружаются в раздумья.
Жена произносит без всякой жалости:
— Куриц много, так что яиц хватит, хлеб пока тоже есть, сыра, масла и оливок осталось на несколько недель. А еще много дождевой воды в бочках. Ничего другого предложить не могу.
Все мрачнеют. Чувствуя необходимость разрядить ситуацию, Ной объявляет:
— Наше путешествие близится к концу. Мы бороздим воды уже шесть месяцев. Я уверен, что Господь подверг нас этому испытанию не для того, чтобы сейчас оставить.
Никто не произносит ни слова. Никто не осмеливается посмотреть Ною в глаза, даже Сим.
И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах…
Бытие 8:4
Я становлюсь опытнее и благодаря этому меняюсь. Я чувствую, что раньше находился в тени отца, сейчас я выхожу из нее. Я начал за всем присматривать. Кто-то ведь должен был это делать, особенно после того как отец заболел. Остальные оказались не готовы. Я не жалуюсь. Все ложится на плечи старшего. Но стать за старшего означает еще и ответственность, этого нельзя отрицать.
Я признаю, что многие из моих надежд оказались на поверку наивными. Я думал, что дождь прекратится через семь дней. Или семнадцать, или двадцать семь… Потом я решил, что он будет лить семижды по семь дней, а дождь перестал на сороковой. Это меня озадачило. А потом я понял, что сорок — это семь на пять плюс пять, на два меньше чем семь на шесть, а пять плюс два равно семи. Так что все снова встало на свои места.
Потом я задумался, когда спадут воды. По моим первоначальным расчетам, на это должно было уйти столько же, сколько при обычных штормах, что наглядно показывает все мое невежество. Проходят семь дней, затем двадцать семь, а потом семьдесят плюс семижды на семь. В итоге я приготовился провести на лодке семижды семьдесят дней. Почти полтора года. Что ж, если такова воля Бога, я готов ей покориться.