Жозефине вспомнилось, как она расплакалась, читая дневник Юноши: то место, где Кэри Грант рассказывает о своей матери. Снова пришли на ум слова Ифигении: «Если вы в себя не верите, как же кто-то другой поверит?»
Нет, ей никогда не забыть ту девочку, которую бросила в шторм собственная мать. У нее на сердце всегда будет камнем лежать безжизненное тело этой маленькой утопленницы.
Ей ведь удалось тогда кое-как доплыть до матери, ухватиться за нее с криком: «Подожди меня, подожди!..» Но та отпихнула ее локтем. Молча. Это было все равно что прямо сказать: «Отцепись, не тебя мне надо! Пусти! Не мешай!
Не мешай мне спасти твою сестру».
Ирис. Ирис все обожали. По определению. На Ирис словно падал весь свет, к ней обращались все взгляды. Ей и пальцем для этого не приходилось шевельнуть — так было всякий раз, и все. Бывают такие дети: им все можно, они все могут. Потому что для взрослых они — воплощение какой-то мечты. На них смотришь — и уносишься куда-то далеко-далеко. Любой, кто любил Ирис, словно получал в подарок частичку ее сияния, как фитилек, как свечу.
Куда ей было равняться с Ирис?
И потому, когда вокруг неистовствовали и грохотали валы, она выпустила руку матери, закрыла глаза и скользнула под набежавшую волну.
Очнулась она на берегу: ее вышвырнуло волной на песок. Она кое-как поднялась, хромая, выплевывая соленую воду, стуча зубами, и побрела прочь от берега. Сама. Одна. Отец подхватил ее на руки и закричал матери: «Ты убийца!..» Девочка слышала эти слова, но не понимала. Ей хотелось утешить, успокоить отца, но не было сил.
Жизнь шла своим чередом. О том, что случилось тогда на пляже, в семье не вспоминали. Она и сама не знала, кто прав: то ей казалось, что мама, то — что папа. Наверное, думала она, все зависит, с какой стороны смотреть.
Наверняка не с ней одной происходят в жизни такие вещи. Тоже мне, исключение!.. Вот так мы все и жили, точнее, притворялись, что живем… Только сами не знали, что притворялись.
Ей выпадали минутки радости, крошки счастья. Больших кусков она бы не заглотила. И ей вполне хватало крох — более чем. Например, с нее было вполне достаточно знать, что Гарибальди к ней хорошо относится. И, ей не нужно было объяснять, что произошло у Кэри Гранта с матерью, — она и так понимала. Все его любят, все от него в восторге, он самый знаменитый голливудский актер, звезда, — но в глубине души он так и остался девятилетним мальчиком, от которого ушла мама. Арчи Лич упрашивал маму посмотреть на него. Элси же видела перед собой Кэри Гранта — и не узнавала своего сына.
Она отгораживалась от него локтем. Не брала шубу. Отшвыривала прочь котенка. Требовала, чтобы он не называл ее матерью. Не хотела жить с ним в большом красивом доме в Лос-Анджелесе. По телефону говорила с ним холодно и отчужденно. И то и дело повторяла: «Ты не Арчи, ты мне не сын…»
А он звонил снова и снова. Каждое воскресенье. Где бы ни был. Каждый раз у него перехватывало горло и пробивала дрожь.
Он и сам уже не понимал, кто он: Арчибальд Лич или Кэри Грант?.. Да, он вырос и добился успеха, но все это было как маска: это был не он, а некий фигурант, которого он смастерил себе на замену, назвав Кэри Грантом. Он вылепил его своими руками. Подолгу смотрелся в зеркало, рассчитывал, какой у него обхват шеи и какой нужен размер воротничка, засовывал руки в карманы, шлифовал выговор, отрабатывал мимику, записывал и заучивал сложные слова…
Да, он тоже справился со всем сам. Один.
Те, кому удается самим убежать из детства, — всегда одинокие люди. Им никто не нужен, они идут по жизни, сунув руки в карманы. Походка у них иногда нетвердая, валкая, и то и дело приходится откашливаться, прочищать горло, но это мелочи. Все равно они идут вперед.
Жозефина подняла голову и мысленно поблагодарила Юношу, что рассказал ей эту историю. Всякий раз, как она вспоминала шторм, у нее в голове словно прибавлялся кусочек к большой мозаике. И сейчас Кэри Грант занял в этой мозаике свое место. У нее невольно сложились и уже не умолкали такие слова: «Она выбралась из воды… сама, одна».
Сама, одна…
Она подумала о дочерях. О гибели Антуана.
Может, Зоэ и Гортензии снятся кошмары из-за гибели отца?
Не затем ли Зоэ жмется к ней по вечерам и нарочно говорит как ребенок, чтобы забыть, что отец погиб? Может, у нее все перемешалось: Гаэтан, ночь в подвале, мамины руки, ухо любимого плюшевого зайца, которое она все так же машинально тянет в рот… Зоэ нашла равновесие между детством и взрослением, но колеблется и не знает, к чему склониться.
Гортензия давно выбралась из детства, да еще хлопнув дверью. Она уверенно смотрит вперед и решительно отбрасывает все, что может ей помешать. Она будто лишилась памяти, по крайней мере отчасти, и это служит ей защитой. Она вся закована в доспехи. Но сколько еще времени эти доспехи будут ее оберегать? Рано или поздно доспехи непременно разлетаются на куски…
«У меня тоже всегда пересыхает в горле, когда надо говорить с Гортензией. Хожу кругами вокруг телефона, набираюсь храбрости. Я тоже боюсь, что она меня оттолкнет, швырнет мне кота в физиономию.
А ведь я прекрасная мать.
Да, я прекрасная мать».
И Жозефина набрала номер Гортензии.
Та была дома. Вне себя от ярости.
— В ванной на три сантиметра воды на полу, и всем хоть бы хны! Как же мне осточертело здесь жить! Осточертело! И еще знаешь что? Этот двинутый аятолла…
— Питер?
— Придурок этот! Решил, видите ли, научить меня жизни! И теперь, изволите ли видеть, звонить хозяину и скандалить приходится мне!.. Черт знает что, строит из себя моралиста, читает нравоучения по любому поводу. Меня от него уже тошнит! Наверное, я скоро отсюда съеду. Представляешь, на днях решили мы тут вроде как помириться. Пошли вместе на дискотеку. Так знаешь, что он мне выдал в дверях?
— Что? — Удивительно, что дочь на этот раз так словоохотлива. Не иначе как ей нужно выговориться со злости.
— Все эти парни, говорит, Гортензия, смотрят на тебя, а ты будешь чинно-благородно держаться при мне и ни на шаг. Нет, ты представляешь? Что я ему — вещь? Или он решил, что я буду с ним встречаться? Очочки эти его дурацкие, рост от горшка два вершка, а рожа такая, будто у него хронический запор… Псих, говорю тебе, форменный псих!
— А про Гэри что слышно? — осторожно поинтересовалась Жозефина.
— Ничего. Мы с ним больше не видимся.
— Ну, это неудивительно. — От Ширли Жозефина знала, что Гэри в Нью-Йорке.
— Неудивительно?! Ты его еще и защищаешь? С ума сойти! Нет, честное слово, похоже, мне сейчас лучше всего залечь в постель и накрыться подушкой. Сговорились вы все, что ли?
— Гортензия, детка, успокойся. Неудивительно, что вы не видитесь, раз ты в Лондоне, а он в Нью-Йорке. Я имела в виду, вы хоть созваниваетесь иногда?