Или нужно по-прежнему вести войну против кишаурим?
Жгучие вопросы, и ни на один не было ответа в отсутствие решительного лидера, поскольку именно решительности их верховному магистру явно недоставало. А ведь нападки уже начались — мелкие уколы, особенно обидные из-за их двусмысленности.
— Не надо намеков! — почти кричал он на Инрумми, Саротена и прочих. — Скажите прямо, что имеете в виду!
В этом все дело, полагал он. Как там конрийцы говорят про айнонов, требующих ясности? Значит, скоро полетят головы.
Самым недовольным был Ийок, хотя Элеазар вернул ему прежнее положение. Кому такое в голову придет — держать слепого в качестве главы шпионов? Еще до прихода Супруги пророка этот пожиратель чанва начал вопить, что он отказывается от должности, поскольку решение Элеазара — полумера. Что с «новыми фанатиками», как он называл их, надо действовать силовыми методами…
— Заткнись! — крикнул Элеазар, — Даже не думай об этом!
— И что? Будем терпеть унижения? Ты предаешь наш…
— Он видит, Ийок! Он читает наши души по нашим лицам! То, что ты говоришь мне, ты говоришь ему! Стоит ему спросить: «Что подумает об этом ваш глава шпионов?» — и в любом моем ответе он услышит именно эти твои слова!
— Ха!
В неведении была сила, Элеазар понимал это. Всю жизнь он считал знание оружием.
«Мир повторяется, — писал ширадский философ Умарту. — Если изучить эти повторы, можно вмешаться». Элеазар повторял эти слова, словно мантру. С их помощью он, как молотом, выковывал коварство своего разума. Ты можешь вмешаться, говорил он себе, несмотря на обстоятельства.
Но здесь было знание, не оставлявшее надежд на вмешательство. Оно насмехалось, унижало… выхолащивало и парализовало. Знание, которому могло противостоять лишь неведение. Ийок и Инрумми не знали того, что знал он, и потому считали его кастратом. Они даже не верили ему.
Возможно, появление Эсменет здесь и сейчас было неизбежным. Так вмешивался в события Воин-Пророк.
— А почему вы не позвали меня? — спросила она. — Почему не доложили Воину-Пророку?
— Потому что это дело школы, — ответил Ийок.
— Дело школы… Элеазар ухмыльнулся.
— Мы противостоим змееголовым, не ты. У нее хватило дерзости шагнуть вперед.
— Это не имеет отношения к кишаурим, — отрезала она. — Я бы хорошо подумала над словом «мы», Элеазар. Уверяю тебя, оно более коварно, чем ты думаешь.
Нахалка! Наглая шлюха!
— Ха! — вскричал он. — Почему я вообще разговариваю с такими, как ты?
Глаза ее сверкнули.
— С такими?
Ее тон или собственная осторожность заставили его придержать язык. Презрение улетучилось, глаза помутнели от тревога. Элеазар моргнул и глянул на шпиона-оборотня — тот постоянно извивался, как совокупляющаяся пара под покрывалом. Внезапно все стало так… скучно.
Так безнадежно.
— Извините, — сказал он.
Против обыкновения он пытался говорить униженно, но слова прозвучали испуганно. Что с ним происходит? Когда кончится этот кошмар?
По ее лицу скользнула торжествующая улыбка. Эта подзаборная шлюха!
Элеазар прямо ощущал, как Ийок напрягся от ярости. Лишенный глаз, он все равно видел, что происходит. Последствия! Почему последствия неизбежны? Он заплатит за это… унижение. Чтобы быть великим магистром, надо вести себя как великий магистр…
«Что я сделал не так?» — что-то упрямо кричало внутри его.
— Оборотня перевезут в другое место, — сказала Эсменет. — У этих тварей нет души, чтобы воздействовать на нее Напевами… нужны другие средства.
Она говорила приказным тоном, и Элеазар все понял, хотя Ийок вряд ли поймет. Она и правда была красивой женщиной, даже прекрасной. Ему приятно было бы отыметь ее… Она принадлежала Воину-Пророку? Это сахар на персике, как сказали бы нансурцы.
— Воин-Пророк, — продолжала Эсменет, произнося его имя как угрозу, — желает знать подробности вашего…
— А они говорят правду? — вдруг вырвалось у Элеазара. — Ты правда жила с Ахкеймионом? Друзом Ахкеймионом?
Конечно, он прекрасно об этом знал, но почему-то хотел услышать от нее самой.
Она ошеломленно уставилась на него. Внезапно Элеазар услышал саму тишину черных войлочных стен, каждого их стежка.
Кап-кап-кап… Капала кровь с безликого лица твари.
— Ты разве не видишь иронии? — протянул он. — Конечно видишь… Это я приказал похитить Ахкеймиона. Это я свел тебя с… ним. — Он фыркнул — Благодаря мне ты сейчас стоишь здесь.
Она не усмехнулась, ее лицо было слишком прекрасно. Но оно пылало презрением.
— Многие люди, — ровно сказала она, — могли бы получать выгоду от своих ошибок.
Элеазар попытался рассмеяться, но она не остановилась. Она говорила так, словно он был скрипящим шестом или лающей собакой — просто какой-то шум. Она рассказывала ему — великому магистру Багряных Шпилей! — что он должен делать. А почему бы и нет, если он так явно избегает принятия решений?
Шайме близок, сказала она.
Шайме.
Словно у имен есть зубы…
Дождь. Один из тех ливней, что внезапно приходят на закате и укорачивают день, затягивая небо шерстяным покровом ночи. Дождь лил стеной, струи воды ныряли в траву, пенились на голой земле, отскакивали от темных полотнищ шатров. Порывы ветра рассеивали капли, как туман, а мокрые знамена дергались, словно рыбы на крючке. Гортанные крики и проклятия раздавались по всему лагерю, солдаты пытались закрепить палатки. Некоторые сорвали одежду и стояли под дождем нагишом, смывая с себя долгую-долгую дорогу. Эсменет, как и многие другие, припустила бегом.
Когда она нашла нужный ей небольшой шатер, то уже успела промокнуть до нитки. У входа стойко стоял на страже гвардеец из Сотни Столпов, и Эсменет посмотрела на него с восхищением и сочувствием. Холщовый полог был холодным и скользким. Келлхус уже ждал ее в теплом и освещенном шатре — вместе с Ахкеймионом.
Они оба обернулись к ней, хотя Ахкеймион быстро отвел глаза и уставился на мерзость, шпиона-оборотня, отнятого у Элеазара. Казалось, тварь что-то бормотала ему.
Дождь громко колотил снаружи по холсту. Сквозь провисшую ткань на потолке сочилась вода.
Тварь была подвешена на цепи на центральном шесте — руки высоко подняты, ноги не достают до покрытого тростником пола, не давая опоры. Обнаженное коричневое тело блестело в свете лампы, как у сансорского раба, которого тварь подменила. Тяготы заточения изуродовали ее кожу: ожоги, рубцы, путаные орнаменты ссадин и ран, словно ребенок нацарапал их шилом или ножиком. Лицо ее было словно вывихнуто, половина отростков болталась, остальные сжались. Тварь мотала головой, словно не в силах удержать ее тяжесть. Та часть лица, где щупальца были сжаты, выражала человеческое изумление.