— Да… да, я это сделал…
— Тогда скажи мне вот что, святой наставник. Почему адепт Завета согласился на это немыслимое дело?
— Потому что Второй Армагеддон… приближается…
— Весь мир на кону, а ты жалуешься, что Келлхус использует всех, как оружие? Акка, ты должен радоваться…
— Я не говорил, что он не Предвестник! Он даже может быть пророком, судя по всему…
— Тогда о чем ты говорил, Акка? Ты сам понимаешь? По ее щекам скатились две слезы.
— О том, что он украл тебя у меня! Украл!
— Спер твой кошелек, да? Забавно, поскольку я чувствую себя скорее дерьмом, чем золотом.
— Это не так.
— Неужели? Да, ты любишь меня, Акка, но я всегда была лишь…
— Но ты не думаешь!.. Ты видишь только свою любовь к нему. И не думаешь о том, что он видит в тебе!
Момент немого ужаса.
— Он солгал! Скюльвенд солгал тебе! Я нансурка. Я знаю…
— Скажи мне, Эсми! Скажи мне, что он видит!
Она вздрогнула. Откуда эта дрожь? Земля под ее коленями казалась твердой как камень.
— Истину, — прошептала Эсменет. — Он видит Истину! Ахкеймион помог ей подняться. Она вцепилась в него и, рыдая, уткнулась в плечо.
— Он не видит, Эсми, — шептал он ей на ухо. — Он просто смотрит.
И слова повисли между ними — невысказанные, но оглушающие: «…без любви».
Она поглядела на Ахкеймиона, а он ответил ей взором, полным отчаяния, какого никогда не было в бездонных голубых глазах Келлхуса. От него пахло теплом… и горечью.
Его губы были влажными.
Элеазар разглядывал адскую картину. Он слышал собственный смешок, но говорить не мог. Что он ощущал? Злорадство, темное и глумливое, как при виде отца, наконец-то наказавшего ненавистного братца. Раскаяние и страх, даже ужас. Будто падаешь, падаешь — и никак не долетишь до земли.
И… всемогущество. Да. Словно крепкое хмельное питье струилось в его жилах или опиум распалял душу.
Как призраки обезглавленных змей, драконьи головы поднимались из-за спин воинов и извергали текучий огонь. Кто-то справа от него — Нем-Панипаль? — пел, вызывая кипящие облака черноты. Из них ударила ослепительная молния. Камни взорвались. Башня резко покосилась, обрушилась и теперь лежала на земле, как пустой стручок.
Волна пыли накрыла великого магистра, и он рассмеялся. Шайме горит! Шайме горит!
К Элеазару пробрался Саротен. Щитоносцев при нем не было. Зачем этот дурак рискует…
— Ты слишком давишь на них! — крикнул тощий колдун. На его морщинистом лице виднелись следы сажи. — Ты тратишь наши силы на детей, женщин и тупые камни!
— Убьем всех! — сплюнул Элеазар. — Мне все равно!
— Но кишаурим, Эли! Мы должны сохранить себя! Почему-то он вдруг вспомнил обо всех рабынях, сосавших его член, о неге шелковых простыней, о роскошной агонии оргазма. Вот на что это похоже. Он видел, как Люди Бивня возвращаются из боя: перемазанные кровью, со смеющимися жуткими глазами…
Словно желая показать это Саротену, Элеазар повернулся к нему и обвел жестом дьявольское побоище вокруг них.
— Смотри! — презрительно приказал он. — Смотри, что мы — мы! — сделали!
Перепачканный сажей колдун в ужасе уставился на него. На его потной коже играли отблески пламени.
Элеазар отвернулся, чтобы еще раз насладиться зрелищем своих великих трудов.
Шайме горит… Шайме.
— Наша мощь, — прохрипел он. — Наша слава!
С парапета у ворот Мирраз Пройас смотрел на город, не веря глазам своим.
Огромное скопление облаков, темное и клубящееся, с громом ползло над городом. Оно неестественно закручивалось внутрь себя, и ось вращения проходила через Священные высоты. От одного взгляда на него кружилась голова. Отсюда, со стены, Первый храм казался невероятно близким. Пройас даже видел вооруженных фаним, которые выскакивали из тьмы внешней колоннады, бежали вниз по ступеням и исчезали за зубчатым валом Хетеринской стены. Но его ужасала огромная завеса дыма и огня, что шла на высоты от руин ворот Процессий. Узкие полосы, белые как мел. Туманы охряной пыли. Клубы серого: Непроглядный и черный, как жидкий базальт, дым. И сквозь них сверкали огни, струи молний и золотые водопады. Целые улицы города были разрушены до основания.
Ингиабан разразился безумным смехом.
— Ты когда-нибудь видел такое?
Пройас хотел урезонить его, но мельком увидел человека в багряной одежде — он прокладывал себе путь по трупам, устилавшим землю прямо перед ними. Багряный пошатнулся, поскользнувшись в крови. Его серо-стальные волосы, заплетенные в косу, болтались у левого плеча.
— Что вы делаете? — закричал Пройас.
Багряный адепт даже не заметил его, встал лицом на запад и вскинул руки к небу.
— Вы разрушаете город!
Старик обернулся так быстро, что расшитый подол его платья не сразу взметнулся за его движением. Несмотря на усталые глаза и сутулость, голос его был сильным и яростным.
— Неблагодарный конриец! Кишаурим владеют небесами. Они используют тьму, чтобы спрятать свои хоры. Если мы проиграем сражение, все будет потеряно! Ты понимаешь? Священный Шайме… Да пропади пропадом этот гребаный город!
Потрясенный поведением старика и его злобой, Пройас молча попятился. Выругавшись, адепт вернулся к своему делу, а Пройас не мог отвести взгляда от ближайшей башни. На парапете появились крохотные фигурки, и среди них еще один адепт с белой бородой. Он перегнулся через парапет, протянул руки к западу, запел, и глаза его вспыхнули огнем. Черные облака прочертили небо, хотя Менеанорское море по-прежнему спокойно сверкало голубым и белым, купаясь в далеком солнечном свете.
Чародей рядом с Пройасом тоже запел. Внезапный порыв ветра взметнул его рукава.
И чей-то голос прошептал: «Нет… Не так…»
Завеса воды рисовала между ними мерцающие линии и размазанные тени. Келлхус уже не пытался вглядываться сквозь них.
— Власть, — говорил Анасуримбор Моэнгхус, — это всегда власть над кем-то. Если ребенок может стать кем угодно, то в чем разница между фаним и айнрити? Или между нансурцем и скюльвендом? Как податлив человек, если любой, попадая в жернова обстоятельств, может стать убийцей! Ты быстро усвоил этот урок. Ты посмотрел на большой мир и увидел тысячи тысяч: их спины гнутся на работе, их ноги раздвигаются, их рты твердят писание, их руки куют сталь…. Тысячи тысяч, каждый вертится в кругу одних и тех же действий, каждый — винтик в великой машине наций… Ты понял, что, как только люди перестанут кланяться, императорская власть падет, кнуты будут отброшены, рабы перестанут повиноваться. Для ребенка быть императором, или рабом, или купцом, или шлюхой, или кем угодно — это значит, что остальные вокруг тебя ведут себя соответственно. И люди ведут себя так, как подсказывают им их убеждения. Ты увидел эти тысячи тысяч, разбросанные по миру и живущие согласно иерархии, в которой действия каждого полностью подстроены под ожидания других. Место человека, понял ты, определяется убеждениями и представлениями других. Вот что делает императоров императорами, а рабов — рабами… Не боги. Не кровь. Жизнь народов определяется действиями людей, — говорил Моэнгхус. Голос его преломлялся в густом шуме воды. — А люди действуют согласно своей вере. А верят они в то, во что их научили верить. И поскольку они не замечают того, как их учат, они не сомневаются в собственной интуиции…