«Разводом ей пригрозить, что ли?» – тоскливо подумал он, и тут Даша произнесла:
– Помоги мне, пожалуйста, Максим. Я без тебя не разберусь.
Максим начал смеяться.
– Ну, Дашка! – сквозь смех выдавил он. – Правду говорят: наглость – второе счастье! Ты даже не хочешь подумать о том, каково мне будет думать, что тебя угробить могут в том мерзком пансионате, но мало того – меня же еще просишь о помощи. Ну ты, мать, обнаглела!
– Максим, я всего лишь хочу выяснить, о ком писал Боровицкий в своих рассказах, – твердо сказала Даша, обернувшись к нему. – Я не собираюсь шастать по пансионату ночью. Я просто несколько раз встречусь с некоторыми стариками. Уверена, что мне хватит, чтобы понять – кто из них кто. И без Прошки я больше ходить не буду, а с ним на меня вряд ли кто-нибудь вздумает напасть. Но с твоей помощью я все сделаю гораздо быстрее, понимаешь? – Она помолчала и негромко добавила: – Пойми, я не могу бросить это дело. Не могу.
Максим уселся прямо на пол и взглянул на Дашу снизу.
– Ладно, давай подумаем вместе. Предположим, твой пансионат – какая-нибудь база перевалки наркотиков, – довольно весело заявил он. – Почему бы и нет, а? Очень популярная сейчас тема, какой канал ни включи – везде то поле конопли найдут под глухой деревушкой, то большой начальник устроит грамотный наркотрафик. Правда, хорошее объяснение! Только тогда, – продолжал он, не давая жене себя перебить, – Прошка тебя ни от чего спасти не сможет, безумная ты моя женщина! Тебя просто пристрелят в том же лесопарке, и хорошо, если мы с Олеськой сможем оплакать твой изуродованный труп. А скорее всего, и не найдем ничего.
– Максим, хватит глупости говорить, – поежилась Даша. – Нет там никаких наркотиков.
– Хорошо, пусть будет разработка нового лазерного оружия, – согласился Максим.
– Да ну тебя!
– Милая моя, ты сама себе противоречишь. То говоришь, будто в пансионате что-то не в порядке, то отказываешься верить в реальную угрозу, исходящую из него. Кстати, – нахмурился Максим, – а почему заведующая вообще пустила тебя в пансионат? Ты ведь совершенно посторонний человек…
– Я ее припугнула, – призналась Даша.
– То есть как припугнула? Чем? Пистолетом, что ли?
– Понимаешь, я вспомнила все, что Боровицкий мне рассказывал о пансионате, и намекнула: мол, если она меня не пустит, я шум подниму. Вот она и согласилась.
Максим ошарашенно смотрел на Дашу.
– Слушай, у тебя вообще есть мозги в голове, а? – наконец спросил он. – Если там действительно очень серьезное дело затеяно, то ты выбрала самый худший способ выяснить о нем.
– Серьезное, но не настолько, – покачала головой Даша. – Максим, поверь мне, пожалуйста, как только мы с тобой раскроем, кого из пациентов Боровицкий зашифровал в своих рассказах, мы поймем, кто убийца. Может быть, ребус Петра Васильевича вовсе и не имеет отношения к тому, что в пансионате что-то неладное.
– О! – поднял палец Максим. – Первую разумную мысль услышал от тебя за сегодняшний день! До нее был сплошной бред душевнобольной.
– Тогда сдашь меня в тот же пансионат, когда состарюсь, – посоветовала Даша. – Максимушка, ты мне поможешь? Я без твоих мозгов не обойдусь.
– Ладно, – сдался Максим. – Но договариваемся – если еще раз за тобой кто-нибудь погонится или просто испугает тебя, ты выходишь из игры. Договорились?
– Договорились, – кивнула Даша.
– Тогда пошли читать, что нам еще твой Боровицкий припас, возьми его нелегкая.
* * *
«Инна столкнулась с этой бабулькой в августе, когда в их доме сломался лифт. Она поднималась по лестнице и услышала над головой пыхтение и вздохи. Посмотрев вверх, Инна обнаружила то, что и следовало ожидать, – раздутые бледные ноги в синих ручьях вен и две хозяйственные сумки.
– Подождите, пожалуйста, – позвала она. – Я вам сейчас помогу.
И быстро поднялась к ногам и сумкам. Низенькая бабушка, вся красная и потная от напряжения, умоляюще смотрела на нее.
– Доченька, уж помоги, а? – выдохнула она. – Совсем сил никаких моих нет. Что ж с этим лифтом-то делается?!
Инна бодро подхватила сумки, оказавшиеся ужасно тяжелыми, и поволокла их наверх. Старушка что-то бормотала, но Инна не вслушивалась. Она обдумывала рецепт салата, которым собиралась порадовать своего Витеньку сегодня вечером.
– Доченька, пришли, – раздался голос сзади.
Затаскивая сумки в квартиру, Инна машинально отметила ее запущенность.
– Ты уж прости, милая, что так не прибрано у меня, – засуетилась старушка неизвестно отчего. Будто Инна была долгожданной гостьей.
Ее суетливость и жалкая интонация так резанули Инну, что она неожиданно сказала:
– Меня Инной зовут.
– А меня Марьей Васильевной, – ответила старушка. – Давай, доченька, ты со мной чайку попьешь, а? Я вот и печеньица купила.
Инна собиралась отказаться, потому что дома ждали уборка, и салат, и еще куча неотложных домашних дел, но взглянула на сумки, на распухшие ноги и неожиданно для самой себя согласилась.
За чаем, заваренным в большом чайнике с красными цветами и непременным золотым ободком по краю крышки, Марья Васильевна рассказала о своей немудреной жизни: муж у нее давно умер, дочь уехала в другой город и о матери последние десять лет не вспоминает.
– Поссорились мы с ней, – рассказывала Марья Васильевна, кроша по столу дешевое печенье. – Я уж и не помню почему. Мы с дочкой все время ругались. А потом она письмо прислала – мол, все, мама, хватит тебе меня воспитывать. А я что – напрашиваться буду? Да никогда!
Старушка собрала пальцами крошки и задумчиво ссыпала их в свой чай.
– Марья Васильевна, что вы делаете? – спросила Инна.
– А? Что? – удивилась та. – Так ведь чай-то несладкий! Вот посластишь – и вкусно!
Она прихлебнула чай и расплылась в улыбке. Инна пододвинула к себе сахарницу и заглянула под крышку. Аккуратно закрыла и отодвинула обратно.
– Витя, ты себе не представляешь, – рассказывала она вечером мужу, ходя по комнате. – У нее там серные головки от спичек!
– Очень даже представляю, – отозвался супруг. – Бедная, одинокая женщина, определенно начала впадать в детство. Таких стариков – тьма-тьмущая! Жалко их, конечно…
На следующей неделе Инна заходила к Марье Васильевне дважды. Сначала принесла продукты, потом привела квартиру в порядок. Старушка бегала за ней по комнаткам, причитала, благодарила и всячески мешала. Зато под конец, когда Инна стала прощаться, вынесла из комнаты фарфоровую кошечку с отбитым хвостом и торжественно сказала: