Сжимая податливое тело в объятиях, наслаждаясь ароматом кожи, почти обезумев от вкуса ее губ, он не думал ни о чем, кроме острого желания.
Мягкие холмики ее грудей, набухшие под его пальцами. Нагнув голову, он стал покусывать ее соски. Она льнула к нему, мурлыча, подгоняя его, возбуждая примитивные инстинкты.
Он чуть пригнулся, подхватил ее ногу и, подняв, положил себе на бедро. И снова нашел ее губы. Рука скользнула вверх и нашла упругую ягодицу.
Поцелуй становился все более жадным. Алчным. Исступленным.
Пьянящая смесь голода, желания и страсти. Она прильнула к нему, окончательно теряя голову.
Он сжал ее щиколотку, проник под нижние юбки, обвел пальцем кружевную подвязку чуть выше колена и поднялся выше.
Нашел и стал гладить внешнюю поверхность бедра, снова сжал попку, но уже голую. Почувствовал, как она приподняла бедра, безмолвно предлагая себя.
Его ищущие пальцы нашли то, что до сих пор было от него скрыто. Ее скользкую набухшую плоть, нежную, как шелк. Он ласкал, гладил, обводил ее тесный вход. Слегка нажал.
Она впилась в его губы, выгнулась, беспомощно умоляя.
Один палец проник внутрь — медленно, глубоко — и стал двигаться.
И она загорелась. Превратилась в свечу в его объятиях, покорная любому его желанию, словно он…
Где-то звякнул металл.
Он отпрянул. Повернул голову и огляделся.
Почувствовал, как она сделала то же самое. Шум доносился откуда-то из глубины дома. Возможно, из кухонного дворика. Маллинс со своего места не мог ничего услышать.
Гарет едва не покачнулся, тяжело, прерывисто дыша. Она тоже задыхалась. Глядя ей в глаза, он увидел, что напряжение, отпустившее их в последние несколько минут, вновь вернулось.
— Кто? — выдохнула Эмили.
Гарет покачал головой, осторожно отнял руку. Опустил ее ногу, одернул юбки и выпрямился, удостоверившись, что она твердо стоит на полу.
— Оставайся здесь. Не двигайся! — приказал он, подтверждая команду строгим взглядом.
Она упрямо качнула головой, плотно сжала губы и, конечно, последовала за ним в коридор.
Гарет, бесшумно ступая, остановился у закрытой кухонной двери.
Шорох, постукивание, скрежет дерева об изразцы и странное звяканье.
Топот.
Облегченно вздохнув, он распахнул плохо пригнанную дверь, за которой обнаружилась незваная гостья.
Коза.
Потребовалось с полчаса, чтобы вывести козу во двор и привести в порядок кухню. К тому времени их взаимный пыл значительно остыл. Правда, Эмили была готова снова разжечь пламя, но доставив ее в общую комнату, а не проводив в спальню и, возможно, в постель, Гарет остановился у двери.
Эмили обернулась, посмотрела на него и неожиданно потеряла уверенность…
У нее нет причины считать, что он ее хочет.
Конечно, если она поцелует его и вновь предложит себя, он возьмет все, что она готова ему дать, — в этом, как утверждали сестры, суть мужчин. Но действительно ли он хотел ее так же, как она хочет его?
А если нет?
При мысли об этом она вдруг почувствовала себя голой. Выставленной напоказ. Уязвимой, как никогда раньше.
Молчание длилось и длилось, но он не шевелился. Не попытался подойти к ней. Только смотрел на нее сквозь темноту… и Эмили невольно спрашивала себя: неужели она так ужасно ошиблась?
Наконец он тихо сказал:
— Спокойной ночи. Увидимся утром.
Сердце упало и покатилось куда-то…
— Вы не подниметесь наверх?
«Со мной…»
Гарет вынудил себя покачать головой:
— Пойду сменю Маллинса. Нам все равно надо быть начеку.
Она поколебалась чуть дольше, чем нужно, повернулась и стала медленно подниматься по лестнице.
Он подождал, пока Эмили не исчезнет из виду, медленно разжал судорожно стиснутые кулаки и уставился на дверь.
Но не попытался открыть ее.
У него было такое чувство, словно кто-то ударил его в живот.
Она смешала его мысли, вызвала неудержимую похоть, и теперь он отчаянно желал одного: подмять ее под себя, обнаженную или нет — все равно. Она выпустила на волю его страстное, более примитивное «я». К счастью, его спасла чертова коза. Хотя он так и не понимал, чего желает больше: благословить животное или свернуть ему шею?..
Тяжело вздохнув, он выпрямился и отправился на смену бедняге Маллинсу. Искать хоть какого-то утешения в теплой спокойной ночи.
«18 ноября 1822 года.
Утро.
Прячусь в своей комнате тунисской гостиницы.
Дорогой дневник!
Я пыталась. Прошлой ночью пыталась открыть ему глаза. Заставить увидеть, какие чувства я питаю к нему. Показать, что он Единственный и что я принадлежу ему. Я так надеялась и верила, но тут все испортила проклятая коза, а потом пламя угасло.
Но это не самое плохое. Когда он сказал, что пойдет дежурить во дворе, вместо того чтобы подняться со мной по лестнице, меня буквально поразила убийственная мысль. Что, если он не хочет… что, если его сердце не хочет меня?
Впрочем, то, что я посчитала отсутствием интереса ко мне, вполне может быть очередным рыцарским поступком: он мужественно отступает, чтобы я не совершила поступок, который он считает величайшей глупостью.
И что теперь?
Поразмыслив, я решила рассматривать его стремление держаться на расстоянии благородным порывом. Гарет — и я точно это знаю — так честен и искренен, что, не будь увлечен мной, как женщиной, и не стремясь к более прочной связи, вряд ли допустил бы такой инцидент, как прошлой ночью. Но если он действительно мой Единственный, что вполне вероятно, я по праву должна принадлежать ему. Стать его единственной.
Я исполнена непоколебимой решимости.
Э.».
Днем все собрались, чтобы отпраздновать удачу Гарета и Бистера, которым удалось разыскать рекомендованного Лабулем капитана и купить места на его шебеке, идущей в Марсель.
Шебека отплывала назавтра, с утренним приливом. Они как раз успели выпить апельсинового сока за успешное плавание, когда в калитку постучали.
Гарет и Мукту поднялись при виде капитана стражи.
— Майор Гамильтон! — воскликнул он с поклоном. — Я принес еще одно приглашение вам и вашей даме. Вас просят поужинать во дворце сегодня вечером.
— Благодарю.
Гарет оглянулся и увидел, что сзади стоит Эмили. Прочитав вопрос в ее глазах, он по легкому пожатию плеч понял, что ответ может быть только один.