Ох, Виктор и злился тогда! Видел же, как бабушка на тех грядках возилась (он же ей и помогал), как уже один раз аккуратно прореживала, поливала, рыхлила. И на тебе! Виктору тогда лет четырнадцать было, и он решил, что никакой водки Евграфу Владиленовичу не дождаться. Но нет, бабушка, как договаривались, столько и отдала. Объяснила внуку: «Витенька, он ведь не со зла так сделал, а по глупости и еще ведь хотел как лучше. Что ж я обижать его буду?»
Не права была бабушка, нет, не права. Дураков учить надо, хоть добрых, хоть злых. Правильно сказано: иная простота хуже воровства. И с Андрюхиными родителями так же: сглупили, вот и пострадали. Да и сам Андрюха тоже хорош был!
Виктор тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания! Надо ложиться, подумал он, завтра же никакой буду, а работы по дому немерено. Разделся, залез к Тоне под одеяло, закрыл глаза.
Но сон не шел. А все Андрюха чертов: как Виктор вспомнил про него, про тетю Машу и дядю Андрея, так из головы и не выходит. Ладно, ерунда все это и лирика. Вот, точно, сам Андрюха всегда именно что лириком был. И романтиком. Затем и на гитаре научился играть, чтобы баллады идиотские бардовские петь. Романсы! Они с Колькой и Сашкой Цоя слушали, как все, а он – Александра Долина. И ведь еще и им пел!
Ну вот наконец-то дождливый сентябрь,
Ну вот наконец-то прохладная осень,
И тучи повисли косыми сетями,
И кончился месяц под номером восемь.
Под нежную мелодию песни, вертевшуюся в голове, Виктор уснул.
Андрей перебирал струны. Пальцы не слушались. Черт, уже мозоли, как положено, а барре до сих пор нормально взять не может!
Ну вот наконец-то дождливый сентябрь,
Ну вот наконец-то прохладная осень,
И тучи повисли косыми сетями,
И кончился месяц под номером восемь.
– Андрюшенька, – заглянула в комнату мама, – там ребятишки за тобой пришли.
– Мам, сама ты ребятишки! – возмутился он. – Мы уже вполне состоявшиеся, взрослые люди.
– Иди, вполне состоявшийся взрослый людь! – расхохоталась мать. – Да, в кухне на столе у окна корзинка со сливами стоит – захвати, угости своих.
– О, низкий поклон вам за это, маменька!
Андрей закружился в шутовском вальсе, подхватил мать, и вместе они сделали круг по комнате.
– Ну все, все, иди уже!
Мама ласковым жестом взъерошила ему волосы и подтолкнула к двери.
– Да, Андрей, – окликнула она его, когда он перекладывал золотистые ароматные сливы в пакет, – ты барре свое несчастное освоил?
– Нет пока.
– Не слышу!
– Нет, говорю! – заорал Андрей.
– А зачем так кричать? – удивилась мать, входя в кухню. – Господи, Андрюша, что ты делаешь, они же помнутся! Переложи обратно сейчас же! Ну-ка, дай сюда.
– Пусти, мам, не дам! – отбивался Андрей. – Что я, с корзинкой пойду, как дурак?
– И кто тут дурак? – раздался громкий бас. Дверь распахнулась, и вошел отец. – Андрей, тебя там ждут.
– Да знаю я! Вон, маменька задерживает, не дает уйти спокойно. Ну все, мам, перестань!
– Ладно, неблагодарный, – махнула рукой та, – иди с пакетом.
Андрей схватил пакет, чмокнул мать, откозырял отцу и выскочил за дверь. Из-за забора торчали четыре головы.
– Дрон, ну сколько можно! – прогудел Сашка. – Ты че, спал, что ли?
– Наш Дрон в очередной раз овладевал гитарой, – съязвил Витька. – Ну что, на этот раз взаимно?
– Иди ты! И сколько раз говорил, не называйте вы меня Дроном. Кличка какая-то собачья, а не имя!
Андрей закрыл калитку и обернулся к четверым парням, курившим возле забора:
– Ну что, тронулись?
Через полтора часа они стояли на берегу Ветлинки. Лес в этом месте отступал от берега, и большая поляна вся заросла мелкими гвоздиками и ромашками. Прозрачная неширокая речка бурлила, кружила небольшие водовороты, изгибалась то влево, то вправо. Противоположный берег был выше, и из песчаного откоса торчали корни росших там сосен, кронами уходивших высоко в небо.
– Долго шли сегодня, – заметил Мишка, пожевывая стебелек ромашки.
– Это Андрюха виноват, прокопался все утро! – отозвался Колька, ходивший вместе с братом около самого берега по дну речушки. – Другой раз пускай дома сидит.
– Тогда без слив останетесь, будете лапу сосать. – Андрей стянул шорты и пошел к воде. – Кстати, а чего Сенька-то с Женькой не пошли? Женька же рвалась, как боевая лошадь в бой.
– Они с Юлькой решили в магазин сегодня смотаться, на великах, – сплюнул в сторону Сашка. – Мать из райцентра приехала, говорит, там шмотки какие-то офигительные выкинули. Ну ты баб знаешь, у них глаза, как у кота при запоре, и воют так же: «Нам надо, нам надо!» Мать им денег достала из заначки и отправила с утра пораньше. А на что следующий месяц жить будем – хрен его знает.
– Да ладно тебе, – высокий сутулый Колька наклонился и достал что-то из воды. – Юлька в дранье каком-то ходит, ей давно обновку купить пора. Чего она наши с тобой одежки донашивает?
Сашка не ответил, только махнул рукой. Андрей зашел в ледяную воду, поежился и стал ходить неподалеку от братьев, старательно ощупывая ногами песчаное дно.
– Так, с дамами все ясно, – заметил с берега Витька, картинно развалившийся на траве. – А где глубокоуважаемый Семен? Он тоже решил предпринять вояж с целью пополнения гардероба?
– Сенька с батей поехал, – ответил Мишка, срывая очередную ромашку. – Лекарств мамке прикупить. А то как бы батяня до пивнушки не добрался, ищи его потом по всем канавам!
Парни понимающе хмыкнули.
…О том, что большое почтальоново хозяйство держится исключительно на его жене и детях, знала вся деревня. Сам почтальон, дядя Гриша, после смерти своих родителей запил так, что даже видавшие виды мужики ахнули. Мужик он был крепкий (оба сына с дочерью пошли в него), но водка и самогон быстро превратили работящего, хозяйственного мужика в алкоголика с трясущимися руками.
После того как у Григория второй раз случился приступ белой горячки, его жена и сыновья взяли дело в свои руки: сосед Семеныч видел, что мальчишки заводили почтальона в сарай, а следом за ними шла тетка Рая с какими-то банками в руках. Что они делали, осталось тайной, но несколько дней подряд деревня не слыхала песен почтальона Гришки, которые он с пьяным упорством распевал после каждой выпитой рюмки.
Через неделю дядя Гриша вышел из ворот. Семеныч, возившийся с засовом, глянул в его сторону и ахнул.